Данте Алигьери

Тщательно анализируя миры Данте, Рене Генон приходит к выводу, что в произведениях нашего героя полно «отпечатков» ритуалов старинных рыцарских орденов, связанных с традициями герметизма. Французский мыслитель подчеркивает, что во времена Крестовых походов отношения между христианской и мусульманской культурами было не только враждебным. Существовало активное интеллектуальное взаимодействие, в основном как раз при посредничестве ориентированных на мистику рыцарских орденов. Здесь интересен вопрос об этих орденах: почерпнули они свой эзотеризм на Востоке или же с самого начала имели какие-то свои «наработки», которые и вывели их на контакт с восточными эзотериками?

Не ради ли этих знаний Данте записался в цех аптекарей? Еще раз напомним: во Флоренции существовал цех правоведов, наш герой имел юридическое образование, пусть незаконченное, и не имел медицинского. Какова могла быть логика вступления в заведомо чужой ремесленный цех при наличии своего?

Эта логика очень хорошо согласуется с малоизученным, но все-таки бесспорным фактом взаимодействия нашего героя с орденом Храма, то есть с тамплиерами. Тем самым орденом, который был разгромлен католической церковью, конечно, и по сугубо мирским причинам богатства и власти, но также и по причине своего оккультизма. Среди множества обвинений, выдвинутых тамплиерам, были такие:

«священники ордена не освящали Святых Даров и искажали формулу мессы»;

«они поклонялись некоему коту, который иногда являлся им на их собраниях»;

«в каждой провинции ордена имелись идолы, а именно головы (трехликие, а некоторые с одним лицом) и черепа»;

«они почитали этих идолов, как представителей Бога и Спасителя»;

«идолы дали ордену все его богатства»;

«идолы заставляли землю плодоносить, а деревья цвести».

Закончим этот раздел еще одной цитатой из книги Рене Генона «Эзотеризм Данте»:

«Согласно Данте, восьмое небо Рая, звездное небо (или, скорее, небо неподвижных звезд) — это небо Розенкрейцеров. Совершенные одеты здесь в белое; здесь они обнаруживают символизм, аналогичный Рыцарям Гередома (Chevaliers de Heredom), последние исповедуют „евангелистическое учение“ Лютера, противопоставляемое католическому римскому учению. Такова интерпретация Ару, со свойственным ему смешением двух областей, эзотеризма и экзотеризма. <…> Но мы должны сказать, что эти Роза и Крест (начала XVII века) были уж очень внешними и очень далеко отстояли от подлинных первоначальных Розы и Креста, никогда не составлявших общества в собственном смысле этого слова. Что касается Лютера, то он, по-видимому, был всего лишь чем-то вроде второстепенного агента, без сомнения, весьма даже слабо осознающим роль, которую он должен играть; впрочем, это никогда достаточно полно не объяснялось.

Как бы то ни было, белая одежда Избранных, или Совершенных, очевидно напоминающая некоторые апокалиптические тексты, нам кажется в большей мере намеком на костюм тамплиеров».

* * *

Мадонну Алигьери всю ночь мучили кошмары. За ней гонялся дракон с огромным хвостом в виде жирной черной стрелы, с которой стекали капли яда. Она бежала крутыми опасными лестницами, перескакивала через заборы, но чудовище настигало. В какой-то момент она устала от преследования и, решив: будь, что будет, остановилась. Дракон занес над ней ужасный хвост, но не удержал равновесия и вонзил отравленный конец хвоста себе в бок.

Джемма проснулась в холодном поту и услышала за стеной ненавистный голос троюродного брата. В комнату заглянула мать.

— Долго спишь, что это с тобой? — нелюбезным голосом поинтересовалась она у дочери и прибавила: — Выходи скорей. Корсо у нас, хочет говорить с тобой. Лучше его не злить, сама знаешь.

Наспех собравшись с помощью служанки, мадонна Алигьери вышла к столу. Дети уже ушли учиться. В зале сидели лишь мать и троюродный брат. Большой Барон уже с утра казался нетрезвым, хотя настроение имел благостное.

— Ну что, сестренка! Твой благоверный пока что жив, но ему уж точно недолго осталось. Его крови теперь жаждут не только черные, но и белые.

Джемма сжала кулаки, чтобы пересилить внезапный озноб.

— Это почему же? — спросила она ровным голосом.

— Такой уж человек, хе-хе. — Корсо щелкнул пальцами, требуя у служанки вина. — В третьем году он уговорил белых воевать. Ну и что? Они собрались на Муджеланском холме, взяли Сан-Лоренцо, который смог бы взять и младенец, позвали себе в помощь болонцев и думали идти на Флоренцию. Только они забыли, с кем имеют дело. Я еще с Кампальдинского сражения затыкал таких за пояс целыми вязанками. Моя тактика… впрочем, это не для глупых баб.

Он замолчал, почесывая начавшую седеть шевелюру. Джемма осмелилась повторить вопрос:

— Так из-за чего мой муж поссорился с белыми?

— Мы разбили их наголову. И потом еще раз. Они соединились с гибеллинами и собрались мстить, уже надеясь на императора. Хотя ему-то на них наплевать. И вот тут твой супружник посмел призывать их к миру. Он — никакой политик, все всегда делал некстати.

— Зачем вы говорите это мне? — спросила мадонна Алигьери.