Данте и философия

Двойственность природы персонажей «Божественной комедии» почти неизбежно порождает оптическую иллюзию, которой следует остерегаться всем интерпретаторам. Каждый из этих персонажей есть некая историческая реальность, призванная выполнить определенную репрезентативную функцию. Следовательно, делая свой выбор, Данте должен был принимать во внимание прежде всего то, чем эти персонажи были в истории. Он не мог символически обозначить что угодно посредством чего угодно, и нетрудно понять, почему язычник Аристотель представляет философию в Лимбе, а христианин Сигер – в Раю, или почему Фома символизирует умозрительную теологию, а Бернард Клервоский – мистику единения. В самом деле, решения Данте почти всегда исторически оправданы; если же они не оправданы историей, они оправданы легендой, и я не припомню ни одного случая, когда присутствие персонажа не объяснялось бы конкретным замыслом. Однако есть и другой аспект проблемы, в равной мере требующий нашего внимания: любой персонаж «Божественной комедии» сохраняет от своей исторической реальности лишь то, чего требует его репрезентативная функция, назначенная ему Данте. Следовательно, чтобы правильно понять эту поэму, нужно помнить, что Вергилий, Фома Аквинский, Бонавентура, Бернард Клервоский живут в ней собственной жизнью, которая оправдывает их присутствие в поэтическом мире Данте, и никакой другой. Разумеется, эти персонажи остаются тесно связанными с исторической реальностью, имя которой они носят, но они удерживают от этой реальности лишь то, что́ они сами обозначают. Отсюда – второе правило интерпретации, которое хорошо бы запомнить: историческая реальность персонажей Данте имеет право влиять на их интерпретацию лишь в той мере, в какой она необходима для их репрезентативной функции, которую им назначил сам Данте и ради которой он их выбрал.

Когда об этом задумываешься, становится очевидной необходимость этого правила для самого Данте. Если бы он поступал иначе, его труд не был бы возможен. Он заставляет св. Фому или св. Бонавентуру произносить хвалу не героям духа, спонтанно выбранным для прославления исторических Фомы или Бонавентуры, а тем, кого должны были прославить сами Фома или Бонавентура «Божественной комедии» в соответствии с той конкретной функцией, которую возложил на них Данте. Именно это позволяет поэту бестрепетно выполнить свою роль судьи и во имя божественного правосудия восстановить на небе тот порядок ценностей, который на земле извратили страсти или невежество людей. Его глашатаи не имеют иной функции, кроме как донести до нас слово самого Данте, и это настолько верно, что Данте не упускает случая преподать им урок. Как скажет другой поэт, Фому и Бонавентуру в Раю в конце концов переменила вечность. Это уже не те люди, какими они были некогда, это их чистая поэтическая функция, которая отныне будет диктовать им их речи.

К этим проблемам не удается подступиться иначе, не впадая в многочисленные и грубые неправдоподобности. Бонавентура прославляет на небе, как вдохновенного пророка Божьего, того самого Иоахима, против которого он столь ожесточенно боролся на земле.

Если подходить к проблеме исключительно со стороны реальных исторических персонажей, придется признать, что либо Данте не имел никакого представления о расстановке сил внутри францисканского ордена, либо, имея об этом представление, он решил дать отпор земному Бонавентуре и заставить его публично отозвать свое мнение устами небесного двойника. Но Данте был превосходно осведомлен о внутреннем положении дел в ордене; он точно определяет позицию, которую занимал в нем св. Бонавентура, когда заставляет его требовать возврата к подлинному правилу св. Франциска, равно далекому и от ригоризма Убертина Казальского, и от попустительства Матфея из Акваспарты (Рай, XII, 124–126). О том, что францисканские сторонники Иоахима в значительной мере рекрутировались из спиритуалов Убертина Казальского, было известно в XIV в. любому клирику. Утверждать, что Данте не знал об этом и написал все то, о чем идет речь, в неведении истинного положения дел, означало бы делать из Theologus Dante невежду и безнадежного путаника. С другой стороны, Данте не только оказал брату Бонавенутре весьма высокую честь, выбрав его глашатаем эмоционального богословия францисканцев; он очень точно воздал ему также его собственную честь, на которую этот богослов имел право. Я готов признать, что Данте не смог отказать себе в том, чтобы преподать Бонавентуре маленький урок, но у него вовсе не было намерения аннулировать тем самым высокую честь, которую он в этот самый момент воздавал Иоахиму Флорскому.