Читаем Данте и философия полностью

Можно предположить, например, что эта оплошность чисто случайна. Правда, Данте обычно не называет имен собственных, не имея на то некоторых оснований; но случай Сигера мог быть исключением. Однако поверить, что Данте совершил эту ошибку случайно, мешает то, что он совершил ее дважды, и при столь похожих обстоятельствах, что невозможно не усмотреть в этом признака преднамеренности. Впрочем, это известный факт: в песни XII Рая (стихи 139–141) Бонавентура так же, как Фома Аквинский, представляет, в свою очередь, окружающих его Учителей. Среди них находится «il calavrese abate Gioacchino, / di spirito profetico dotato» [«…вещий Иоахим, / который был в Калабрии аббатом»]. Это явный выпад против Фомы Аквинского, недвусмысленно отказывавшего Иоахиму Флорскому в пророческом даре[347]; но еще больший выпад против Бонавентуры, который считал Иоахима справедливо осужденным невеждой и которого Анджело Кларено обвинял в том, что он предал суду и приговорил к тюремному заключению Иоанна Пармского, своего предшественника на посту генерального министра ордена, за то, что тот исповедовал учение Иоахима[348]. Допустить, что Данте совершил две ошибки такого масштаба, причем одинаковых по своей природе, означало бы слишком мало доверять его суждению.

К тому же достаточно немного вчитаться в тексты, чтобы убедиться в том, что Данте в обоих случаях очень хорошо знал, о ком он говорит. Представить Иоахима как пророка означало придать ему именно то качество, которое отвергали за ним брат Бонавентура и брат Фома, видевшие в нем лишь лжепророка. Что касается Сигера, обилие подробностей, с которыми Дате его описывает, убеждает в том, что он не заблуждался насчет своего персонажа. Если он не знал о нем всего, то, по меньшей мере, знал, почему поместил его в Рай. То, что́ Данте нам говорит о Сигере, можно суммировать следующим образом: это был преподаватель философии факультета искусств Парижского университета, пострадавший за то, что учил некоторым истинам, и с тех пор ждавший смерти, которая все медлила. Оставим в стороне проблему смерти Сигера Брабантского, которая не затрагивает нас непосредственно[349]; все прочее поддается исторической верификации. Сигер преподавал философию в Париже; мы до сих пор имеем возможность прочитать многие из его трудов; он был одним из философов, против которых были направлены осуждения 1270 и 1277 гг.; ему было назначено предстать перед трибуналом инквизитора Франции, Симона де Валя, 23 октября 1277 г.[350]; и хотя к этому времени он, вероятно, уже обратился в бегство, одного этого назначения достаточно, чтобы оправдать определение «invidiosi» [ «неугодные»], которое употребил Данте, говоря об истинах, veri, коим учил Сигер. Каковы бы ни были последующая жизнь и конец этого магистра, факт состоит в том, что его университетскую карьеру сломало осуждение 1277 г. Следовательно, свидетельство Данте о Сигере исторически корректно. Но признание тезиса о. Мандонне предполагает, что Данте, зная, что Сигер был философом и что этот философ был осужден за некоторые из своих философских мнений, осмелился провозгласить эти осужденные мнения истинными, даже не зная, в чем они состояли[351].

Такое предположение маловероятно. Тем не менее, историческая строгость о. Мандонне привела его к еще более невероятной позиции. Текст Данте настолько очевидно проводит ту мысль, что Сигер царит на небе в качестве философа, что даже о. Мандонне не мог этого не заметить. А коль скоро он это заметил, его безупречная добросовестность и талант заставили его признать это, причем признать с полной ясностью. Но так как о. Мандонне придерживался того мнения, что Данте не знал учения Сигера, он пришел к мысли, что Данте поместил Сигера на небо, потому что Сигер был философом, хотя Данте не знал, в чем конкретно заключалась его философия[352].

Этот тезис не только неправдоподобен, он еще и противоречив. Ведь если Данте выбрал Сигера как представителя философии, он сделал это, как превосходно показывает сам о. Мандонне, именно тому, что хотел поставить рядом с Фомой воплощение ученой философии, «представителя современной мирской науки – ари-стотелизма. Вот почему Данте отводит Сигеру место по левую руку от Фомы Аквинского, тогда как Альберт Кёльнский, учитель и наставник Фомы, находится от него по правую руку. В действительности Сигер здесь как бы замещает Аристотеля, которому не было доступа в Рай. То, что Данте хотел поставить рядом со св. Фомой представителя мирской науки, настолько очевидно, что он позаботился о подробной характеристике Сигера, дабы никому не пришло в голову, что тот был теологом»[353].

Перейти на страницу:

Все книги серии Bibliotheca Ignatiana

Истина симфонична
Истина симфонична

О том, что христианская истина симфонична, следует говорить во всеуслышание, доносить до сердца каждого — сегодня это, быть может, более необходимо, чем когда-либо. Но симфония — это отнюдь не сладостная и бесконфликтная гармония. Великая музыка всегда драматична, в ней постоянно нарастает, концентрируется напряжение — и разрешается на все более высоком уровне. Однако диссонанс — это не то же, что какофония. Но это и не единственный способ создать и поддержать симфоническое напряжение…В первой части этой книги мы — в свободной форме обзора — наметим различные аспекты теологического плюрализма, постоянно имея в виду его средоточие и источник — христианское откровение. Во второй части на некоторых примерах будет показано, как из единства постоянно изливается многообразие, которое имеет оправдание в этом единстве и всегда снова может быть в нем интегрировано.

Ханс Урс фон Бальтазар

Религиоведение / Религия, религиозная литература / Образование и наука
Сердце мира
Сердце мира

С того лета, когда на берегах озера в моих родных краях я написал эту книгу, прошло уже почти пятьдесят лет. Пожилому человеку трудно судить о том, говорит ли сегодня что-либо и кому-либо лирический стиль этой работы, но духовное содержание книги, которое решило предстать здесь в своих юношеских одеяниях, осталось с течением времени неизменным. Тот, кто чутко вслушивается, способен, как и тогда, расслышать в грохоте нашего мира равномерное биение Сердца — возможно, именно потому, что, чем сильнее мы пытаемся заглушить это биение, тем спокойней, упорнее и вернее оно напоминает о себе. И нашей уверенности в своих силах, и нашей беспомощности оно является как ни с чем не сравнимое единство силы и бессилия — то единство, которое, в конечном итоге, и есть сущность любви. И эта юношеская работа посвящается прежде всего юношеству.Июнь 1988 г. Ханс Бальтазар

Антон Дмитриевич Емельянов , АРТЕМ КАМЕНИСТЫЙ , Сергей Анатольевич Савинов , Ханс Урс фон Бальтазар , Элла Крылова

Приключения / Самиздат, сетевая литература / Религия, религиозная литература / Фэнтези / Религия / Эзотерика / Исторические приключения
Книга Вечной Премудрости
Книга Вечной Премудрости

В книге впервые публикуется полный перевод на русский язык сочинения немецкого средневекового мистика Генриха Сузо (ок. 1295–1366 гг.) «Книга Вечной Премудрости», содержание которого сам автор характеризовал такими словами: «Книга эта преследует цель снова распалить любовь к Богу в сердцах, в которых она в последнее время начала было угасать. Предмет ее от начала до самого конца – Страсти Господа нашего Иисуса Христа, которые претерпел Он из любви. Она показывает, как следует благочестивому человеку по мере сил усердствовать, чтобы соответствовать этому образцу. Она рассказывает также о подобающем прославлении и невыразимых страданиях Пречистой Царицы Небесной». Перевод сопровождает исследование М.Л. Хорькова о месте и значении творчества Генриха Сузо в истории средневековой духовной литературы. В приложении впервые публикуются избранные рукописные материалы, иллюстрирующие многообразие форм рецепции текстов Генриха Сузо в эпоху позднего Средневековья.

Генрих Сузо

Средневековая классическая проза / Религия / Эзотерика

Похожие книги

Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней
Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Читатель обнаружит в этой книге смесь разных дисциплин, состоящую из психоанализа, логики, истории литературы и культуры. Менее всего это смешение мыслилось нами как дополнение одного объяснения материала другим, ведущееся по принципу: там, где кончается психология, начинается логика, и там, где кончается логика, начинается историческое исследование. Метод, положенный в основу нашей работы, антиплюралистичен. Мы руководствовались убеждением, что психоанализ, логика и история — это одно и то же… Инструментальной задачей нашей книги была выработка такого метаязыка, в котором термины психоанализа, логики и диахронической культурологии были бы взаимопереводимы. Что касается существа дела, то оно заключалось в том, чтобы установить соответствия между онтогенезом и филогенезом. Мы попытались совместить в нашей книге фрейдизм и психологию интеллекта, которую развернули Ж. Пиаже, К. Левин, Л. С. Выготский, хотя предпочтение было почти безоговорочно отдано фрейдизму.Нашим материалом была русская литература, начиная с пушкинской эпохи (которую мы определяем как романтизм) и вплоть до современности. Иногда мы выходили за пределы литературоведения в область общей культурологии. Мы дали психо-логическую характеристику следующим периодам: романтизму (начало XIX в.), реализму (1840–80-е гг.), символизму (рубеж прошлого и нынешнего столетий), авангарду (перешедшему в середине 1920-х гг. в тоталитарную культуру), постмодернизму (возникшему в 1960-е гг.).И. П. Смирнов

Игорь Павлович Смирнов , Игорь Смирнов

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

Александр Сергеевич Пушкин , Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Критика / Литературоведение / Документальное