Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

«Теперь своим руководись советом»: теперь ты можешь довериться в пути своей воле, потому что, очистившись, ты уже вряд ли «ошибешься целью». Доверяй своему сердцу, Данте: «Все кручи, все теснины мы прошли», нет больше перед тобой трудных путей, тяжести, испытаний, перед тобой солнце, перед тобой Бог, перед твоими глазами все, что ты увидел, пережил, во всей ясности. Смотри же, что такое жизнь, что такое мир, когда ты живешь на высоте желания, достижимой через взгляд Беатриче.

Вот солнце лоб твой озаряет светом;
Вот лес, цветы и травяной ковер,
Самовозросшие в пространстве этом.

Не воспринимайте эти слова как нелепую банальщину, подумайте о том, каковы должны быть ад и чистилище, чтобы после них вас до слез взволновали цветы, лес и трава. Как говорит Честертон, «все прекрасно в сравнении с ничем»[201] (то есть если представить себе, что все может обратиться в ничто) — с адом.

…Пока не снизошел счастливый взор
Той, что в слезах тогда пришла за мною,
Сиди, броди — тебе во всем простор.
Отныне уст я больше не открою;
Свободен, прям и здрав твой дух; во всем
Судья ты сам; я над самим тобою
Тебя венчаю митрой и венцом.

[Покуда ты ждешь прихода Беатриче (чей образ, как уже в песни второй «Ада», описывается через глаза, взгляд, полный радости и одновременно слез, то есть печали, боли, подлинной любви: «…взор ее печальный, / Вверх обратясь, сквозь слезы мне светил»), «отныне уст я больше не открою»: тебе уже не нужно полагаться на меня. Твоя воля, твое желание наконец свободны, прямы и здравы, они таковы, какими должны быть, и было бы сумасшествием не следовать им. Слушай себя самого. Теперь я по праву могу наречь тебя господином тебя самого, возложить на тебя полную власть над самим тобой.]

Вергилий как отец выполнил свою задачу; и теперь, полный уверенности и сознания совершенного дела, он прощается.

Данте пока не понимает, что это прощальные слова; он поймет это позже, в песни тридцатой. Прочитаем сейчас терцины, в которых завершается описание видимой связи с Вергилием. Это момент, когда взгляду Данте является наконец Беатриче.

Едва в лицо ударила мое
Та сила, чье, став отроком, я вскоре
Разящее почуял острие,
Я глянул влево, — с той мольбой во взоре,
С какой ребенок ищет мать свою
И к ней бежит в испуге или в горе…

[Как только явление Беатриче поразило меня (именно к ней относится «та сила», огромная любовь, пронзившая мое отроческое сердце), я обернулся, как ребенок, который при виде чего-то пугающего или болезненного оборачивается к матери.]

В пути через ад в чистилище Данте всегда вел себя так, обращался к своему проводнику при любом новом обстоятельстве.

…Сказать Вергилию: «Всю кровь мою
Пронизывает трепет несказанный:
Следы огня былого узнаю!»

[Я обернулся, чтобы сказать Вергилию: «Во мне не осталось ни капли крови, которая бы не трепетала; былой огонь, любовь к Беатриче возрождается и сопровождается теми же знамениями, теми же отличительными чертами, что и прежде».]

Но мой Вергилий в этот миг нежданный
Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,
Вергилий, мне для избавленья данный.

И вот прощальное слово Данте к Вергилию, сожаление о «нежнейшем отце» (в тексте оригинала слово «отец» сопровождается эпитетом dolcissimo — нежнейший, сладчайший. — Прим. перев.) и хвала ему. В этих исполненных любви стихах Данте трижды называет Вергилия по имени. Вергилий исчез, лишил нас себя, Вергилий, нежнейший отец, которому Данте был вверен ради своего спасения.

Все чудеса запретных Еве рощ
Омытого росой не оградили
От слез, пролившихся, как черный дождь.

[Даже сладости земного рая (обозначенные здесь как «чудеса запретных Еве рощ», то, что потеряла Ева), только что обретенного, не ограждают от скорбных слез, и лицо, омытое росой, снова становится темным.]

Итак, когда я узнал, что Вергилий оставил меня, даже счастье от обретения рая не помогло мне сдержать плач.

Дальше начинается диалог, о котором мы поговорим в следующей главе.

Песни XXX–XXXI. «Не этот меч тебе для плача жребии судили»