Данте, который видел Бога. «Божественная комедия» для всех

Они действительно хуже всех. Они не могут быть в раю, потому что не сделали ничего хорошего. Возможно, они даже удивились, когда апостол Петр обратился к ним со словами: «Нет, вы не можете войти сюда». Они, наверное, даже возмутились: «Но что плохого я сделал? Я не крал, не убивал, я не… я не…» Вот именно — ничего не сделал. Ты не жил. Как часто я слышал: «Мне не нужно ходить в церковь, мне и так хорошо, я не делаю ничего плохого…» Но быть христианином не означает не делать ничего плохого, быть христианином — значит выбрать, определиться, как и Христос, который присоединился к нам. Его выбор — быть с нами. Правильнее было бы не задавать вопрос: «Что здесь плохого или хорошего?» — а спрашивать: «Каково то добро, которое ты, даже среди тысячи предательств и неверности, возможно, тысячу раз спотыкаясь, но всегда поднимаясь вновь, несешь в этой жизни, двигаясь к цели?»

Эти души не могут находиться даже в аду. Мы, собственно, еще не вошли в ад, а находимся в его «преддверии». Врата открыты, но сам ад начинается после реки Ахерон. Данте хочет сказать, что эти души и ада недостойны, они не нужны даже дьяволу, даже он не знает, что с ними делать. Ад воистину бездонный, но он не может позволить им войти, «иначе возгордилась бы вина». Грешник, совершивший великий грех и хоть частично осознавший это, сказал бы: «Ну, по сравнению с этими я хоть что-то сделал» — и стал бы этим хвалиться. Поэтому их не желает принять даже ад.

И я: Учитель, что их так терзает
И понуждает к жалобам таким?
А он: Ответ недолгий подобает.
И смертный час для них недостижим

[ведь они уже мертвы],

И эта жизнь настолько нестерпима,
Что все другое было б легче им.

[ «Они предпочли бы все что угодно, даже муки, этой гнусности, этой постоянной тоске, этой трусливости, которой была их жизнь и которой она будет вечно».]

Их память на земле невоскресима

[мир не помнит о них, уже на следующий день

после их смерти о них никто не вспоминал];

От них и суд, и милость отошли.

[Ни справедливости, ни милосердия:

ни ад, ни рай не желают иметь их.]

Они не стоят слов: взгляни — и мимо!

[Оставь, они не стоят даже того,

чтобы мы о них говорили.]

И я, взглянув, увидел стяг вдали,
Бежавший кругом, словно злая сила
Гнала его в крутящейся пыли;
А вслед за ним столь длинная спешила
Чреда людей, что верилось с трудом,
Ужели смерть столь многих истребила.

[Я постарался внимательно всмотреться и увидел что-то, напоминающее знамя, перемещающееся так быстро, что я не смог его разглядеть. Вслед за знаменем двигались люди, но их оказалось так много, что трудно было поверить, будто столько людей умерло: мне казалось, количество нерадивых превышало все когда-либо жившее человечество.] Данте словно подразумевает: там находимся и все мы…

Признав иных, я вслед за тем в одном
Узнал того, кто от великой доли
Отрекся в малодушии своем.

Это тень одного из пап, Целестина V, который, сложив с себя обязанности, ушел на покой… Данте не может представить себе более трусливого поступка, чем отказаться от высшей ответственности, которую только может Бог возложить на человека, — от сана главы Церкви. И он говорит:

И понял я, что здесь вопят от боли
Ничтожные, которых не возьмут
Ни Бог, ни супостаты Божьей воли.

Он вновь повторяет: «Я понял: это место тех, кто не нравится ни Богу, ни дьяволу».

Вовек не живший, этот жалкий люд
Бежал нагим, кусаемый слепнями
И осами, роившимися тут.
Кровь, между слез, с их лиц текла, —
И мерзостные скопища червей
Ее глотали тут же под ногами.

Эти слова гениальны… «Вовек не живший, этот жалкий люд», те, кто никогда не был жив: можно прийти в мир как биологическое существо и находиться в нем как животное, как коза или кошка, но при этом не жить по человечески, на высоте своего желания. Они на самом деле как будто никогда и не жили, не жили как люди. И поэтому они навеки обречены отдавать червям то, что они не отдали идеалу, вечно проливать слезы и кровь, которые будут пожирать черви под их ногами.