Данте. Преступление света

Перед незамысловатой кафедрой, возвышавшейся на трех ступеньках, стояли две скамьи, на которых сидело человек шесть учеников — по большей части послушников с выбритыми тонзурами. Восседавший на стуле Арриго что-то нараспев читал из толстого, украшенного миниатюрами фолианта, покоившегося на пюпитре. Философ громко и медленно произносил слова текста.

Он делал это, подчеркивая значимость каждого отдельного слова, придавая ему скрытый, загадочный и таинственный смысл.

Данте сразу узнал текст. Арриго читал «Бытие» — повествование о начале Творения. Присев на край одной из скамеек, поэт внезапно узнал худую фигуру Бернардо, склонившегося над своими восковыми табличками и что-то быстро на них писавшего. В какой-то момент, увидев Данте, Бернардо быстро сложил таблички и кивнул ему в знак приветствия.

Тем временем урок Арриго подходил к концу. Философ кое-что процитировал из трудов отцов Церкви, подробнее всего остановившись на одном отрывке из Латтанция[41]. Потом Арриго повелел ученикам приготовиться к диспуту на следующем занятии. Когда ученики уже поднялись на ноги и готовились покинуть помещение, философ внезапно снова заговорил.

— Мне бы хотелось, чтобы вы в следующий раз объяснили, каким образом Бог сотворил свет в первый день Творения, а звезды и остальные светила — лишь в четвертый, — спокойно сказал он.

Данте протолкался к кафедре среди уходивших учеников.

Арриго захлопнул фолиант, поднял глаза и тут же воскликнул:

— Мессир Алигьери! И вы, Бернардо… Как я рад, что вы нашли время послушать мои сбивчивые рассуждения! Пойдемте на улицу! Здесь так душно… Там же, в прохладной тени, мы сможем с вами приятно побеседовать.

Втроем они вышли во двор и остановились под сенью навеса, опиравшегося на колоннаду, состоящую из тонких двойных колонн. В центре двора был разбит цветущий сад, разделенный на отдельные участки, где монахи выращивали лекарственные травы для монастырской аптеки. В одном из углов двора пышное мандариновое дерево простерло к колоннаде свои длинные ветви. Рядом с ним журчал фонтан.

Склонившись над струей, Арриго стал жадно пить воду.

Тем временем Данте повернулся к историку:

— Не ожидал застать вас на занятии, посвященном первым дням Творения. Мне казалось, что вас больше интересует история нынешних дней.

— Наши дни — не что иное, как последствие самых первых дней. Ведь каждое живое существо в зрелом возрасте являет собой лишь развитие своих младенческих форм. Поэтому-то меня и интересует далекое Творение, — с уклончивым видом сказал Бернардо.

— Мне кажется, вы идете по стопам великого Аристотеля, — ответил с легким поклоном Данте. — Похвально. Но разве само Священное Писание не учит нас тому, что не все сотворенное — вечно?

Напившись, Арриго утер губы ладонью и вмешался в разговор:

— Выходит, вы, мессир Данте, поддерживаете тех, кто считает, что Творение не исчерпывается первыми шестью днями, и утверждает, что Господь и позднее с различными целями вмешивался в результаты своего труда?

— Я лишь повторяю слова Писания. Бог прибавил к миру различные вещи. А что вы об этом думаете, Бернардо? — настаивал Данте.

Историк пожал плечами.

— Могу лишь преклониться перед вашими познаниями в области теологии, — сухо ответил он, покосившись на Арриго.

Поэту показалось, что Бернардо в растерянности. Возможно, он пришел сюда, чтобы наедине побеседовать с Арриго, и теперь не знал, что делать.

Сам Арриго, кажется, тоже что-то почувствовал и с веселой улыбкой потрепал Бернардо по плечу:

— Ну что вы! Приор такой же ученый, как и мы с вами. Пусть сегодня он и знает гораздо больше меня, когда-то он все-таки был моим учеником. Не стесняйтесь! Говорите!

Прикусив губу, Бернардо переводил взгляд с Данте на Арриго. Наконец он решился:

— Вы знаете, какому труду я посвятил свою жизнь, и вы можете просветить меня в том, что меня очень интересует. Я хотел бы узнать о том, какими были отношения Фридриха и Илии Кортонского в последние годы жизни императора?

Арриго прищурился с таким видом, словно при звуке этих имен у него заныла старая рана, но очень скоро взял себя в руки и успокоился.

— Император отправил Илию на Восток в 1241 году от Рождества Христова, — продолжал Бернардо. — Вы не знаете, зачем он это сделал?

— Наверняка это была дипломатическая миссия. Илия должен был примирить Константинополь и Ватикан после их разрыва на Никейском соборе, — немного подумав, ответил Арриго, хотя его явно удивил вопрос историка. Данте даже показалось, что философ предпочел бы промолчать.

— Так говорят все. Это значится в летописях. Но не было ли у Илии еще какого-нибудь поручения?

— В те времена я был простым послушником. Когда я дал монашеский обет, Илия уже давно вернулся из своей поездки.

— И вы ничего не слышали? До вас не дошло никаких слухов? — настаивал Бернардо.

— Нет. Повторяю: я был юн и выполнял простейшие послушания. Остальные монахи не делились со мной своими секретами, если они у них вообще имелись…

Бернардо задумчиво склонил голову. Судя по всему, слова Арриго не очень его убедили. Историк вновь взглянул в глаза философу, но тот не потупил взгляда.