Данте в русской культуре

В этих условиях острым становился вопрос о политическом организаторе масс, о необходимости угадать течение народной жизни, ее стремления и быть преданным им. Размышляя о задачах передовой интеллигенции, Герцен писал: „Откровенно желая добра (народу. – A.A.), мы ищем лекарства его болезни в иностранных фармакопеях; там травы иностранные, но в книгах искать легче, чем на поле <…> Не зная народа, можно притеснять народ, кабалить его, завоевывать, но освобождать нельзя“ [XVI, 76–77]. Эти слова писателя, сыгравшего „великую роль в подготовке русской революции“[362], были адресованы либеральным „цивилизаторам“, чья освободительная деятельность опиралась на уверенность, что „они все знают, а народ ничего не знает“ [XVI, 76]. Их неспособность помочь народу добиться подлинного освобождения вызвала у автора исторического очерка, где проблема взаимоотношений народа и дворянства, народа и самодержавия была в центре внимания, безрадостное замечание: „Русская жизнь стоит леса, в котором Данте заблудился, и дикие бестии такие же есть, даже гаже флорентийских, но нет Вергилия“ [XVI, 77].

Эта аналогия родилась в результате напряженных раздумий и немалых разочарований. Дворянские либералы, как полагал автор, не годились ни в учителя, ни в доверенные вожатые революционных преобразований. Суть их расхождения с Герценом точно сформулировал Тургенев: „Главное наше несогласие с О. и Г. (Огарёвым и Герценом. –A.A.), – пояснял он в одном из писем, – состоит именно в том, что они <…> предполагают революционные или реформаторские начала в народе; наделе это – совсем наоборот. Революция в истинном и живом значении этого слова, – я бы мог прибавить: в самом широком значении этого слова, – существует только в меньшинстве образованного класса“[363]. Герцен был совершенно не согласен с Тургеневым. Он утверждал: „Без народа – его не освободит ни царь с писарями, ни дворянство с царем, ни дворянство без царя“ [XVI, 77].

Через несколько месяцев Герцен вновь затронул больную тему в статье „Сенаторам и тайным советникам журнализма“. Имея в виду вчерашних либералов, круто поворачивающих вправо, он писал: „Вы еще ждете мессию по писаниям, в церковном облачении, в сиянии и торжестве, в сопровождении самого Молинари <…> а он родился опять в овчарне“ [XVI, 92]. Выступление Герцена было направлено против программной статьи М. Н. Каткова „К какой принадлежим мы партии“, опубликованной в февральской книжке „Русского вестника“ за 1862 г. С нее началась ожесточенная схватка революционера с бывшим цивилизатором, ставшим в итоге стремительной эволюции „убедителем III отделения“ [XVI, 234]. Не гнушаясь вздором и инсинуациями, Катков развернул широкую кампанию против Герцена, инспирированную правительственными кругами [XVI, 429]. В августе 1865 г. он опубликовал в 172-м номере „Московских ведомостей“ ранее напечатанные в „Русском инвалиде“ „Сведения о пожарах в Северо-Западном крае“ и тут же поместил передовую статью, в которой обвинил „агенцию Герцена“ в поджогах. В ответ на эти измышления Герцен предпринял меры изобличить Каткова во лжи, раскрыть ее подстрекательский характер. В „Колоколе“ от 15 сентября того же года он напечатал письмо „В редакцию „Инвалида““, в котором справедливо указывал на намерение „полицейского корреспондента“ этой газеты, то бишь Каткова, подстегнуть своей клеветой новую волну реакции, „…и вот, – писал со свойственным ему сарказмом Герцен, – Катков подхватил инвалидную трубу и трубит по той методе, по которой трубил в дантовском аду один из тамошних жандармов“ [XVIII, 419][364]. Замечательна и желчь, и меткость герценовской насмешки. Кажется, во всей „Комедии“ нет более подходящего образа, чтобы с его помощью припечатать клеймо позора на клеветнике „Третьего отделения“ [XVIII, 114], а заодно отметить и „Русский инвалид“, чей материал послужил горючим для Каткова.