Дантон

Когда Робеспьер поднимается на ораторскую трибуну, в его лице – ни кровинки. Голос его тих и тонок. Не в пример Мирабо или Дантону, арасский депутат никогда не импровизирует – он читает свои речи и часто запинается.

Но о чем он говорит!..

Он один, иногда при поддержке двух-трех попутчиков, отваживается спорить с этой Ассамблеей, отваживается не соглашаться ни с правыми, ни с левыми.

Он говорит «нет», когда все говорят «да».

Он один последовательно и стойко защищает права народа. Он называет народ «добродетельным» и «великим», он протестует и против королевского «вето», и против «военного закона», и против деления граждан на «активных» и «пассивных».

И его тихий голос становится подобным металлу, когда он предупреждает:

– …Говорят о мятеже. Но этот мятеж – свобода. Не обманывайте себя: борьба еще не закончена. Завтра, быть может, возобновятся гибельные попытки, и кто отразит их, если мы заранее объявим бунтовщиками тех, кто вооружился для нашего спасения?..

Ай да Робеспьер! Такого, пожалуй, в карман не спрячешь!

Сейчас Ассамблея третирует его изо всех сил. Его освистывают, стаскивают с трибуны, коверкают его имя, над ним издеваются в глаза и за глаза, устно и в печати.

Но Мирабо, сам проницательный Мирабо, уже больше не зубоскалит, а с вниманием присматривается к своему маленькому врагу. Мирабо видит то, чего не видят другие.

Видит это и Жорж Дантон.

И потому он не складывает оружия, а тщательно готовит его для новых сражений.

Дело Марата

Господин Байи сидел в одиночестве. Советники Коммуны давно покинули большой зал Ратуши.

Пора бы и ему отправляться спать: завтра с утра предстоит масса дел. Но мэр не мог думать о сне. Сегодняшнее совещание снова разбередило рану, которая вот уже два месяца, как жжет ему грудь.

Узкое, сухое лицо господина Байи за эти месяцы высохло еще больше. Складки у щек повисли пергаментными мешками. Нос заострился, как у мертвеца.

Да, черт возьми, он явно влип не в свое дело. Зачем было ему, академику, уважаемому и почтенному человеку в летах, отказываться от науки, от астрономии и погружаться по уши в эти дрязги?..

Честолюбивые замыслы? Деньги? Почет? Чепуха! Просто, что называется, влопался, влопался по чувству долга. В старое время говорили: «Благородство обязывает». Его выдвинули достойные люди, и он не мог отказаться, не мог подвести своих.

В глубине души, правда, Байи чувствовал, что слегка лжет самому себе. Строго рассуждая, все было не совсем-то уж так. Вначале перспективы казались вполне ясными. Его носили на руках. Его боготворили. И кого бы в то время не прельстила должность мэра столицы, в особенности если знаешь, что твоей правой рукой будет сам господин Лафайет?

Всеобщее преклонение, любовь народа, роскошный особняк в Париже, огромные средства, предоставленные в полное распоряжение, почти неограниченная власть… У кого бы не закружилась голова от всего этого?..

И потом еще ему, как и тем, кто его поддерживал, казалось, что он наиболее подходящая кандидатура. Известность в высших сферах, здравый ум, житейская опытность, осторожность, тонкий нюх и умение выжидать – разве не это было нужно сейчас в первую очередь?

А на деле вышло, что имя Байи поносят на всех перекрестках столицы, а его самого мечтают вздернуть на фонаре. Добрая репутация мэра растоптана: его называют «сатрапом» и «вором». И только шпага господина Лафайета, командующего национальной гвардией, пока еще с грехом пополам спасает положение…

Как произошло все это? Где он, Байи, допустил ошибку? В чем просчитался?

Он думал, думал до головной боли и не мог ничего понять.

Одно было ясно: все зло в этих проклятых дистриктах, которые забрали слишком много власти, в этой голытьбе, которая всюду гнет свою линию, в этих чертовых агитаторах и писаках, которые все «объясняют», «разъясняют» и еще больше будоражат темные инстинкты низов.

Особенно кордельеры.

Особенно Марат и Дантон.

Никто не испортил столько крови господину Байи, как этот бесноватый, вездесущии Марат. Не успеваешь прихлопнуть его в одном месте, как он появляется в другом. Сила Марата – в его осведомленности, в том, что его мерзкий листок говорит только правду. Откуда он ее получает, никому не известно. Но журналист как будто предугадывает все планы двора, Коммуны, его, Байи; предугадывает – и сразу бьет в набат! И вот все сорвано, а достойные люди выставлены на поругание черни!..

Марат – одержимый. Его не купить ни деньгами, ни карьерой. Он не щадит себя. Своими писаниями и поступками он отрезает все пути к отступлению.

Друг народа дал возможность возбудить против себя большое дело. Теперь главное – арестовать его, а там расправа будет короткой…

Дантон – явление совсем другого рода.