Почему всё началось с этого сада? Что заставило нас выскочить из старого троллейбуса на остановке «Никита», а не на какой-то другой? Лишь через тридцать лет я понял это, когда снова приехал туда и нашёл отличное место для рисования: каскад прудов с лотосами и журчащей водой, в тени огромных платанов и кедров. Только тогда дошло, что про это место я читал ещё в школьные годы, в «Лезвии бритвы» Ефремова. Там подруга главного героя выигрывает в лотерею ковёр – «но на что мне ковёр?» – говорит она, и тратит весь выигрыш на два билета в Крым, и показывает ему Никитский ботсад.
Ну а в нашем студенческом 1991-м нас всё-таки прогнали из сада через три дня. Но мы уже поняли, что теперь можем ночевать где угодно: хоть в сосновом лесу около Алушты, хоть под горой Кошка в Симеизе… Шерстяное одеяло в рюкзаке, вот и весь летучий дом.
После Симеиза я отправился в одиночное плавание – и оказался в Рыбачьем. Вот где настоящие хиппари стояли! Целый дикий пляж голых волосатиков в феньках. Я долго брёл среди них, уже стемнело, я присел отдохнуть и услышал, как кто-то бренчит на гитаре. Дальше всё просто: спел им «Инженера на сотню рублей», они в ответ спели «На этом берегу рок-н-ролл лучше» – и оставили меня у себя на целую неделю. Когда в конце недели кто-то разбудил нас утром и сказал, что в Москве путч, я воспринял это как очередную шутку обкурившихся соседей по пляжу.
Следующим летом мы двинули в другую часть ЮБК, в Севастополь. Сначала – на пахнущие степью развалины Херсонеса, а после на Фиолент, где я разводил костёр завалявшейся в кармане шпаргалкой с военной кафедры, с описанием оперативно-тактической ракеты 8К14. Там ещё был такой подводный грот в самом конце мыса… Или это было рядом с Балаклавой? Тут память немного сбоит – наверное потому, что обратно в Питер я вёз коллекцию крымских вин, из которых самым любимым до сих пор остается инкерманский рислинг.
Накатившие затем бешеные девяностые ещё сильнее затёрли эти картинки. Мы закончили универ, обзавелись парами, жизненными планами, и разлетелись кто куда. Я долетел до Штатов. Через два года вернулся, занялся Интернетом. В отпусках катался по Европам, как типичный средне-креативный класс.
Но особой радости такие поездки не приносили. Я ведь до этого изрядно пожил в чужой стране, месяцами не говорил на родном языке – и хорошо знал, что такое настоящий культурный шок. Ну а что увидишь за две недели отпуска? Лишь подделку для туристов. Только-только ты сошёл с фальшиво-чистой дорожки в реальность – и уже надо возвращаться. Одно раздражение, а не отпуск. Нет, если уж ехать, то сразу в Китай и не менее чем на год!
Вместо этого я загадочным образом вновь оказался в Крыму. Друзья позвали в Коктебель, и какой-то колокольчик звякнул в голове. А в Коктебеле я увидел Катю, и в качестве повода для знакомства пригласил её на своё чтение стихов в кафе «Богема». Получилось весело, да не то слово – просто сорвало крышу: через несколько дней мы чуть не свалились с генуэзской крепости в Судаке. А потом в Лисьей бухте я вдруг вернулся на десять лет назад в то самое, хипповское, когда спишь на тёплом берегу под огромным звёздным небом и чувствуешь, как поворачивается Млечный путь.
После того, как у нас родился Кит, я девять лет не был за границей. Не хотелось вообще. Зато с Китом мы где только не лазили по Крыму: смотрели на звёзды в обсерватории Бахчисарая, рисовали пастелями эшеровские улочки Гурзуфа и древнее фисташковое дерево в Карасане, плавали с дельфинами в Партените, изучали сталактиты под Симферополем, купались в меловом озере около пещерного Инкермана. Всё это нужно было сделать гораздо раньше, в собственном пионерском детстве. Но лучше поздно, чем никогда.
А Херсонес мы заново открыли вместе с Машей. Накануне её дня рожденья спонтанно рванули в Севастополь, купив билеты прямо перед поездом. Даже не знали, куда там пойти, когда из вагона вышли. Согласились остановиться у первой попавшейся тётки – но не остановились, просто оставили у неё вещи, а сами отправились на разведку… и нашли развалины древнего города на самом берегу, над пластами застывшей лавы. И опять провал в какое-то удивительное безвременье, выцветший снимок памяти вдруг вспыхивает всеми красками узнавания. Там замечательно пахло степной травой, море было синее и чистое, а людей на берегу почти не было – скальный берег хорошо отсекает цивилов.