Дар

Великанов порхал, как бабочка, по кабинету и кричал, исходил криком, но внутренне, тихонько. То и дело он подбегал к окошку и, заламывая руки, с тоской глядел на пейзаж вид, открывавшийся его взору внизу. Там, внизу, на детской площадке, в песке песочнице возились дети. Сверху они казались крошечными, несуразными фигурками, будто вырезанными из мокрого картона. На миг Великанову представилось, что не дети это куролесят в песочнице, но неутомимые старики с метровыми сизыми сивыми бородами упражняются в вольной борьбе.

«Сегодня особенный день, — подумал он, — сегодня множественность моей жизни войдет в сингулярную фазу. А ведь я знал, чувствовал!»

Он отвернулся от окна и мелким шагом засеменил к столу. Присел на краешек кресла, задом ощущая метафизику сиюминутности, осторожно побарабанил пальцами по полированной поверхности стола, помычал в усы.

— Ту–ру–ру… Ту–лу–ру…

Вскочил порывисто и снова заходил по кабинету, то и дело подскакивая в

нетерпении.

«Однако, позвольте! — думалось ему, — отчего это сегодня и именно сегодня день выдался настолько необычным, что даже воздух в кабинете кажется наэлектризованным? Что такого дивного произошло в глубине вселенной? Откуда это вязкое ощущение в груди?»

— Я избранный! — взвизгнул Великанов победно.

Он резво резко скакнул к столу и подхватил телефонную трубку.

— Яша! Яков Степаныч!

— Слушаю вас, Андрей Владимирович, — прогудела трубка.

Великанов вдруг слегка опешил. Пригрезилось ему, что в соседнем кабинете никого нет. Ни Якова Степановича, ни девочек, а сидит там невероятных размеров комар и гудит в трубку сонно. Он мотнул головой, отгоняя морок, и, уставившись на микротрещины в полировке стола, пробормотал враз севшим голосом:

— Ты вот что, Яков. Ты, Яков, иди домой, и девочки пусть, Яков, тоже домой идут. Короткий день.

Трубка помолчала, пережевывая информацию, и исторгла серию звуков, в которых Великанов услышал и писк комариный, и шелест огромных крыльев, а уж потом различил слова:

— Что ж так, Андрей Владимирович? У нас отчет на носу, право…

— Отчет подождет, — язвенно буркнул Великанов. — Вы идите, завтра доработаем. Мы и так по всем показателям опережаем. Куда торопиться?

— Ладно, Андрей Владимирович. Спасибо большое — и от меня, и от девочек. Я к вам зайду сейчас, занесу чертежи. Посоветуемся.

Великанов испугался. Напряженное давление воздуха, преследовавшее его на протяжении последних нескольких дней, давившее на диафрагму так, что хотелось ему постоянно и постыдно отрыгнуть, переросло вдруг в нечто более материальное, твердое и почти видимое. В голосе зама послышались ему угрожающие нотки.

«Ага, зайдет он, — молнией пронеслась бредовая мысль, — высосет кровь и улетит в окошко». — Ты, Яков, чертежи оставь на столе. Я потом погляжу. Вечерком тебе перезвоню, покалякаем.

Трубка озадаченно помолчала.

— Эхм… Андрей Владимирович…ну, я понял тогда. А… вам… все хорошо?

— Поджелудочная замучила, чтоб ее! — брякнул Великанов, поражаясь своей находчивости.

— Так вот оно как! — обрадовался Яков на том конце провода. — Холод и голод, Андрей Владимирович, холод и голод! С этим не шутят!

— Я разберусь, иди уже. Нынче рано темнеет.

— Ну, тогда, …до завтра, Андрей Владимирович?

— Всего доброго, Яков Степаныч.

Великанов положил трубку на стол и некоторое время слушал приглушенные короткие гудки. Потом спохватился, поднял трубку и положил ее на аппарат. Посидел немного в кресле, наслаждаясь хрустальной тишиной, после поднялся, походил нетерпеливо по кабинету, то и дело поглядывая на часы, крякнул, присел было снова, схватил ручку, начал чиркать в блокноте, снова вскочил, подбежал к окну. Его заполняло чувство тревоги вперемешку с детским и давно позабытым ощущением грядущего праздника, будто бы он вернулся в ранние годы жизни и малым карапузом стоит под елкой, с надеждой и сладким ужасом глядя на подарки, оставленные Дедом Морозом ночью. И, не решаясь протянуть к ним руку, в страхе, что окажутся они не тем, о чем он мечтал втайне, но чем–то иным, не столь желанным.

Весь день мозг Великанова зудел. В солнечных лучах, пробивавшихся сквозь не очень чистое стекло, в пыльных узорах на столе виделись ему картины великих, правда, совершенно непонятных свершений.

«Что же произойдет… вот прямо сейчас? В чем же суть, в чем?»

Одно он знал наверняка. Через несколько минут, возможно, через час, его жизнь чудесным образом переменится.

Великанов нервно поежился, встал, потянулся было за пальто, но вдруг передумав, вскочил на ноги, подхватил ключи и выскочил из кабинета, захлопнув за собой дверь.

В общем зале было непривычно пусто. На столе у Парфенова аккуратно разложен был чертеж с пояснениями, написанными от руки на листе бумаги, приколотом поверх. Гулко тикали напольные часы в углу. Великанов остановился возле стола заместителя, поглядывая на чертеж, который теперь казался ему совершенно незначительным по сравнению с грядущим в его жизни праздником, пожал плечами и прошествовал к выходу из офиса улыбаясь внутренне.

— Ишь ты! — шептал он в ожидании лифта, — ведь я и не чаял…