Дар

Теперь он уже полностью проснулся. Остатки недавних сновидений исчезли из его головы, растворились, ушли в подполье разума. Он испытывает смешанные эмоции. Ему жаль жену, хочется защитить ее, пусть даже и от монстров, созданных ее же сознанием. В то же время он раздражен. За окном только начинает светать, и свет этот, слабый, болезненный, жидкий, отравляет его.

— Может, детка. Все может быть.

— Я должна рассказать тебе. Тогда сон не сбудется.

Раздражение внутри него уступает место злости. Ему хочется оборвать ее монолог, закончить разговор и провалиться поскорее обратно в ту пропасть, что забвением наполняет его по ночам, оставляя все настоящие ужасы позади. Но он молчит, еще крепче прижимая ее худенькое тело к себе, чувствуя ее груди своей грудью. Ее сердце бьется быстро, часто, громко. Так бьется в последние секунды жизни курица, исполняя свой последний танец уже обезглавленная. Жена смотрит на него. В ее глазах ночь. Бездонная и беспощадная. Его молчание она принимает за согласие.

— Мне приснился конец света. Конец всего, понимаешь? Господь решил закончить всю эту мерзость и… Боже… — она стонет, прерывается, но тотчас же одергивает себя и продолжает: — В этом сне…у меня не было лица… Нет, не так, я была не я, так правильно. Я была молодой совсем девчонкой, и… там не было тебя. И сына. Будто бы ранним утром, в субботу, я вместе с приятелями собираюсь сплавляться по реке на байдарках. Вниз по реке, к порогам. Андрей, я же никогда в жизни не плавала на лодке…а тут… И вот мы идем вдоль реки. Раннее утро, солнце только восходит. И когда оно показалось из–за реки, я увидела… Солнце было огромным. И оно… застыло над рекой, буквально над водой. Тот край его, что почти касался воды, был… коричневым… Серовато–коричневым. И свет, утренний свет был… таким… черт, я не знаю… будто смотришь на мир сквозь саван. Все выцвело, как на старых снимках, приобрело неправильные контуры, жирные очертания, свет был… Гнилой.

Я смотрю на это солнце… Оно не поднимается выше, понимаешь? Оно плывет вдоль реки, разбухшее, как гнойник, и тут… тут, вот, сейчас мне ясно, что это бред, такое бывает только во сне, но во сне ты этого не знаешь, и все происходящее кажется тебе возможным, а от этого еще более жутким, тут я чувствую, что солнце сейчас упадет в реку, что оно ДЕЙСТВИТЕЛЬНО находится прямо над водой и… гадость, Господи, упадет в реку, разбрызгивая вокруг этот гнилой свет. И все это видят… осознают. Мы бежим. А потом, как–то сразу, мы оказываемся в городе. В центре. Тот же гнилой свет, здания, машины, все кажется нарисованным неряшливыми мазками. Ясно, что сейчас случится что–то ужасное. И кругом люди. Несмотря на раннее время, словно весь город высыпал на улицы. Они просто стоят раскрыв рты и смотрят в небо.

А потом… потом появился… Словом, посреди этой толпы я увидела… дьявол, человеческую фигуру, но это был не человек, Андрей. Он был огромный, метров пять ростом, если не больше, и он… просто стоял посреди толпы. Лицо… такое, как на портретах хана Батыя. Плоское, землистое. Раскосые глаза. Черные. И он… оно не двигалось. Возвышалось над людьми, поворачивало голову туда–сюда… Потом я увидела других. Они… стояли среди людей как пастухи и… ждали. Чего они ждали?!

Мы снова бежим. Я точно помню, нам нужно было выбраться из города, потому что мы понимали, что после того как… все это кончится, людей не останется. Будет хаос. И боль. И вот мы бежим… Забегаем ко мне домой, но это не наша с тобой квартира, а другая… Впрочем, и город, город тоже, кажется, другой. Мы забегаем ко мне домой, набираем еды, вещей первой необходимости, но все смазано, как это часто бывает. Все смазано и так… схематично.

А потом, когда мы выходим из дома… Самое страшное. Я вижу старика. Он стоит возле двери так, будто он точно знает, что дверь откроется и кто–то выйдет. Нет, неправильно. Он ждет меня и знает, что выйду именно я. И когда я выхожу, он хватает меня за руку, смотрит мне прямо в глаза и шепчет на ухо так, как я тебе сейчас шепчу.

Вот, что он говорит:

— Вы понимаете. Мы не виноваты. Мы ни в чем не виноваты. Просто это неотвратимо. Это неизбежность.

Поворачивается и уходит. И я вижу, как город вокруг нас начинает разлагаться. Здания текут, оплывают, как огарки свечей. Вспучиваются и опадают и… из них течет… Смерть.

Она замолкает. В тишине рассветного мрака гулко бьется под его рукой ее сердце. Последний танец. Накатывает и отпускает. Во тьме наступающей вечной ночи, в бесконечности звучит только одно слово: НЕИЗБЕЖНОСТЬ.

Он крепко прижимает к себе жену и чувствует, как его руки проваливаются сквозь ее спину, увязая на секунду в плоти, и вот уже он судорожно обнимает ускользающий пепел. Мертвый гнилой свет за окном вливается в комнату сквозь стекло.

И за секунду до последней он чувствует. Облегчение.

Тихие стоны упавших деревьев,

Гулкие тяжбы заброшенных улиц,

Сиплые крики ветшающих зданий,

Плач неутешный остова трамвая,

Слезы, что с неба сквозь толщу металла,

Кровь под землею сквозь вязкую почву,

Желтые капли застывшего неба,

Сердце все тише, обернуто ватой…

Оладьи