Дар Изоры

— Ладно, — сказал, повернул машину, и мы поплыли дальше по шоссе. — Так и быть, отвезу вас до Октябрьского, а дальше вы на 115‑м автобусе.

До Октябрьского так до Октябрьского, я вообще как в гипнозе, сам-то этот казак Сережа — он откуда взялся, с какого «молодецкого разбоя» проезжал? Или это глубоко нормально, что человек вечером в дождь просто так раскатывает по дорогам, денег за провоз не берет, только сказки сказывает?

— А то однажды мужики ему говорят, — продолжал свою тысячу и одну ночь казак Сережа, — смотайся-ка ты, Ваня, в Шеломенцево, там водку привезли. Ну, собрали деньги, отправили Ваню. Ждут час, ждут два — нету. Смотрят — его машина на месте, а самого нет. Пока гадали, и Ваня подоспел. Ваня, ты где был? — Так за водкой же вы меня посылали. — А почему ты не на машине? — Машина ведь государственная, я пешком сходил.

Светились в густых сумерках лиловые очи казака, проплыл мимо поселок Октябрьский, он забыл туда свернуть, погрузившись в размышления, почему лучший из Иванов на Руси всегда в дурачках ходит, и никому невдомек, кроме, разве, нас — честного казака да меня, Василисы Премудрой, что повстречался нам как есть Иван-царевич в эту осеннюю грозу.

Едем дальше, вот уже и Челябинск показался. Дождь кончился, гром больше не гремел, и стало вдруг слышно, как скребут понапрасну «дворники» по стеклам Сережиной машины. Давно вхолостую скребут. Очнулся Сережа, выключил дворники, разул глаза-то на свету городских магистралей, видит, никакая не Василиса, баба как баба. И я тоже гляжу — никакой не казак, а инженер из Сельхозтехники. Батюшки, что за наваждение было! Давай мы разговор вести про трактор К‑700, тут и приехали. Вышла я из машины, иду соображаю, что же то было: заколдованное место или заколдованное время, когда гремит осенний гром, происходит явление святого Вани Небогатова народу, и возникает невесть откуда по его молитве честной казак Сережа мне во спасение.

А инженер из Сельхозтехники ехал тем временем назад, недоумевая, какой черт понес его в такую погоду в город отвозить незнакомую бабу. Его недоумение еще умножилось, когда его остановил гаишник и оштрафовал за плохой глушитель, а вслед за тем он проколол колесо, поменял его под возобновившимся дождем в темноте и через двенадцать минут с половиною проколол и эту запаску. И он проклял все на свете, и святого Ваню Небогатова, и все его чудеса, и ведь я ничего не преувеличила в этой истории, все так и было, начиная с грома и кончая двумя колесами. Но уже из того, что я знаю про колеса, легко догадаться, что это не конец истории.

ГОРОД, В КОТОРОМ...

Мужской голос по телефону ответил: «Мне все равно, я пойду на любую площадь, в любой район. Если ваш вариант подойдет моей жене, бывшей, я заранее согласен. Позвоните ей. Я скажу вам ее телефон... тем более что она тоже давала объявление, оно мне встречалось».

Голос был хорош. Вот как по следу сыщики определяют рост и вес, так по голосу я узнала (это не разъять, это синтетическое ощущение), что он — тот человек, которого я искала. Я вышла бы за него не глядя, я ринулась бы напропалую на звук этой речи, сдержанно-горькой и простодушно-открытой — разве не о силе и благородстве говорит эта доверчивая открытость? Слабый — подозрителен, скрытен, уклончив.

«Я уже полтора года нигде не живу, вы застали меня случайно, это телефон моего отца».

«Нигде не живу» — значит, у женщины?.. А может, перебивается по квартирам друзей? Друзья — геологи, вечно в поле, вполне с таким голосом могут быть друзья — геологи.

Слабый не стал бы так раскрываться — квартира отца, нигде не живу, и уместно ли дать телефон жены (советуясь со мной). Он делал меня доверенным лицом, не боялся чужих: значит, нет ахиллесовой пяты, которую лучше скрыть за размытым «так сложились обстоятельства». Очень немного таких людей.

И такими-то разбрасываться!

Я стала думать о его жене: живет себе в центре, в большой квартире и вот уже полтора года перебирает варианты, все отвергая: не хочет лишиться ни одного из своих преимуществ, а что человек из-за ее разборчивости полтора года «нигде не живет», то ее не касается! У, племя ненавистное!

Я позвонила ей. Мною двигал интерес не только квартирный. Вот услышу ее, сопоставлю голоса, интонации и все пойму, что у них произошло. (И есть ли мне место в этой истории...)

Но ответила теща, увы, не жена. Впрочем, тоже многое прояснила.

(Телефонный век; не сходя с дивана, говорим с друзьями — и тем ограничиваемся, чтобы не ехать, не мерзнуть, не мокнуть. И так информация зрения — глаза в глаза, зеркало души — заменилась информацией слуха. «Что у тебя случилось? Ну я же слышу!» Глаза потеряли работу. Так же, как лишился горожанин звездного неба. В квартире сидит, ночью во двор не выходит зевнуть перед сном. А и выйди он, что толку: смог небо застит, звезде не пробиться. Поедешь в деревню, вскинешь отвыкший взор и поразишься переменам: среди божественных чистых светил ползают, как насекомые, спутники, вспыхивают красные мигалки самолетов. Как в зараженной клопами квартире...)