Дар над бездной отчаяния

«Господи, ведь это…», – Григорий замер дыханием. Сама вершина в сиянии лучей обозначилась вдруг белым конём с крутой шеей, край облака колыхался над ней, словно пурпурный плащ на плечах наклонившегося всадника. Отражённые лучи солнца вонзались в сумрак ущелья. Сам Георгий Победоносец из горней выси разил ползавшего на персях во мраке змея святозарным копьём.

До последнего смертного часа останется в сердце Григория этот горный прекрасный образ святого кисти Самого Творца.

«Господи, сподобил меня, грешного, просветил», – Григорий заплакал от радости. Это был зримый ответ на терзавшие после смерти Тернера вопросы. Божественный знак. Не в цирке, не в скоморошьих забавах его стезя, а брань с мировым хаосом, со зверем…

Неотрывно сквозь слёзы смотрел он, как свято-зарный всадник возносился в небо.

– Опять жара, – зевнул очнувшийся Стёпка. – Сажи не напасёшься, всю потом смывает…

12

– Миром Господу помолимся, – густым басом возгласил дьякон, оборотившись лицом к алтарю. Широченная, в блеске парчи, спина дьякона вдруг раздразила Марию Спиридоновну. «Экая спинища между мною и Богом».

Наклонив низко голову, повязанную тёмным платком, глаза в пол, она вышла из собора на улицу. Утренний ветерок холодил нагревшееся от близких свечей лицо, играл полами накидки. Красномордые попрошайки у стены разом встрепенулись, заныли. Отвернулась, прошла, села в коляску. Чёрная плита спины у кучера была шире дьяконовой. Крикнула зло:

– Домой!

В церковь Марию Спиридоновну погнала душевная сумятица. В последнее время она не находила себе места. Не подавал о себе вестей Каров-Квашнин.

«Может, опять арестовали, за границу ли уехал? Сиди и жди. А чего ждать-то? Не муж, не любовник, так, жигало какой-то, а вот, поди же ты, тоскую… – при воспоминании о нём опалилась злостью. – Хоть бы записку чиркнул, мерзавец… Некуда себя деть. К Хрустиным что ли заехать?..

Матрёна-то – распустёха, крольчиха. За четыре года троих родила. Вечно в грязном халате. У всех наследников розовые мордашки с голубенькими хрустинскими глазками-пуговками, ф-фу-у…». Безмятежная толстая дурища, выскочила за этого ухаря. Втайне от себя Мария Спиридоновна жадно завидовала этой крольчихе Матрёне, тянулась к ней в бессознательном желании. Заиметь крепкошеего мужа, навроде Паши Хрустина, в делах необидчивого, весёлого: «Из вашего папаши, Марья Спиридоновна, песок сыпется, – хохотал Хрустин, держал паузу, выкрикивал. – Золотой! Замолвите, благодетельница, словечко, чтобы папашенька ваш, Спиридон Иваныч, в компаньоны меня взял, процентиков на десять. Бриллиантовый дождь на вас пролью…».

Речь шла о песке, который Спиридон Иванович додумался мыть со дна Волги и продавать строителям. Ужасно прибыльно оказалось. Намекни только она отцу, и закружится вокруг рой хрустиных, рыкаловых, травиных, ниязовых с предложениями руки и сердца и скорым вопросиком о её приданом. И пойдёт брюхо торчком, дети, пелёнки, запах молозива. Бабий инстинкт жаждал детей. Отравленная ядом революционной идеи, душа бунтовала. Георгий был другой. От Карова и его сообщников веяло тёмной силой. Они попирали законы. Взрывали, стреляли – мстили сильным мира сего. Они были выше всех, выше царя. Играли чужими и своими жизнями как в рулетку. Многим из них выпадало «зеро» – «ноль» в виде верёвочной петли на шею. Смертельная опасность, которой подвергал себя Каров, будто кислота, вытравляла из сердца Марьи Спиридоновны обиды на его измены. Каров упрямо жаждал положить жизнь на алтарь служения народу и этим брал над ней верх. Следом за ним Мария Спиридоновна не мыслила жизни без этих тайных собраний, конспирации, перевозок взрывчатки, ссор с пощёчинами, истерик, любовных страстей… К Хрустиным ехать она передумала.

…Раньше, чем доложила горничная, сердце Марии Спиридоновны оборвалось и полетело туда, в гостиную. На вешалке в прихожей она увидела его белую с золотой лентой шляпу. Как была, в накидке и туфлях, прошла в гостиную. Каров подкарауливал её за дверью. Обнял, стал целовать. От жадных губ, колкой щетины, силы, с которой он обнимал, пресеклось дыхание, жар опалил лицо, ушёл в бёдра.

– Постой, я из церкви, после исповеди. – Загораживала лицо руками, отталкивала, а губы сами отвечали на поцелуи. Загораясь страстью, он потянул её к дивану. Мария Спиридоновна замотала головой, привалилась спиной к двери.

– Постой, не надо. – Задохнулась, уткнулась лбом в жёсткое плечо, переступив на месте, разве ла ноги.

Рядом за дверью бегала горничная, звенела посудой. Мария Спиридоновна нешуточно, через фрак, прикусила Карову плечо, удерживая сладостный вскрик. Упала на диван, освобождённо засмеялась.

– Сними же, наконец, с меня накидку. Я вся мокрая, как из бани, – сдула со лба прядь волос.

– Слушаюсь, моя повелительница. – Шутовски Каров бросил на диван накидку, опустился на колени, снял с неё туфли, целовал ступни.