Дар Прозерпины

Кто-то робко бросил: «Могу отдать корову». На него удивленно посмотрели, будто, мол, ты, мил-человек, и не в городе живешь. Сказавший про корову растерянно оглядывался и в оправдание сказал, что он-то городской, но сестра у него живет за городом. У нее есть корова. Глупая, молока дает в два раза меньше, чем все соседские, но сестра с ней якшается, как с родней, любит вроде. А ему она – совершенно незачем. Вот он и готов корову отдать.

Народ после такого подробного объяснения с удовлетворением закивал. И тут как прорвало: кто готов был отдать соседский забор, так как тот залез на его землю, кто – соседскую машину, ведь она все равно стоит перед его окнами и мешает, кто готов был пожертвовать складом кирпичей на детской площадке – все равно «ничье».

– Э-э-э, – протянул Иван Иванович, поняв, какой оборот принимает дело, – так тоже дело не пойдет, надо свое, кровное, родное!

Народ снова призадумался. Потом какой-то дед крикнул, что готов отдать свою бабку, дескать, она его все равно лупит и пилит с утра до вечера, и ни капельки не любит. В подтверждение своих слов он тут же получил щедрую оплеуху от стоявшей рядом пожилой женщины. Все рассмеялись. Напряжение первых минут торгов начало спадать.

Потом пошли конструктивные предложения. Одна респектабельная женщина в качестве «выкупа» предложила свои украшения. Другой мужчина, тоже из богатых, готов был отдать свои новые часы. Иван Иванович не растерялся, поманил пальцем из толпы Виктора Подольского и всучил ему огромный мешок для пожертвований.

Собирали всем миром. Кто прищепки, кто заколки, кто-то отдал саквояж с бумагами, каким-то чудом уцелевший в потопе. Электрик со слезами на глазах кинул в общественный «выкупной» мешок свои инструменты. Один мужик рубашку последнюю снял, другой штаны. Народ не скупился на расчески, бусы, носовые платки, перочинные ножики, заколки для галстука, запонки, недавно купленные ботинки и прочие полезнейшие вещи, которые приходилось отрывать от сердца. В итоге мешок наполнился множеством поистине ценных и нужных вещей. Когда он был доставлен к ногам Ивана Ивановича, тот краем глаза заглянул в него и сказал: «Ну ладно, достаточно». Потом велел все собранное отправить в Африку.

Главный распорядитель принял официальный вид, хлопнул в ладоши, и из вод вздувшейся реки показались недавно утопленные почти в полном составе музыканты духового оркестра – куда ж без него. По сигналу Ивана Ивановича опять заиграла бравурная музыка. Только теперь она не вызывала ни смеха, ни веселья, ни душевного подъема у сгрудившегося на спасительном холме населения города. Впрочем, Пифону уже было все равно. Ему осталось совсем немного играть свою роль. Хлопнув еще раз в ладоши и что-то пробормотав на непонятном языке, он вызвал герцога Агвареса, командующего тридцатью одним легионом. Благообразный седобородый старик – Агварес – появился на этот раз верхом на крокодиле, объяснив это тем, что никакого другого достойного транспортного средства в сложившейся ситуации не нашлось. Посовещавшись с Пифоном немного в стороне, Агварес начал таинство возвращения на круги своя.

Взору изумленной публики предстала гигантская воронка, возникшая из ниоткуда посреди реки, куда стала стремительно убывать вода. Вскоре появилась крыша самого высокого городского здания – пожарной башни, потом Главпочтамта, стадиона, крыши многоэтажек. Вода стала освобождать проспекты и улицы, струями сбегать из парка, выливаться из окон домов.

Через несколько минут все было окончено, и под музыку оркестра во главе с Иваном Ивановичем толпа повалила на показавшийся из водных пучин мост, соединявший Левобережье с Правобережьем. Стройными колоннами процессия следовала на стадион. В отличие от разудалого веселья начала дня, колонны напоминали вереницы понурых пленных солдат из старой военной кинохроники. В таком жалком виде горожане явились на стадион, где было непривычно пусто. Лишь в центре арены, как и в прошлый раз, величественно и гордо возвышался трон, на котором восседала Владычица. Народ теснился по стеночкам, и никто, конечно, не хотел выходить в центр поля. Рядом с троном расположилось несколько «гостей» Иванова, исполняющих сейчас роль свиты Черной принцессы.

Через некоторое время вся процессия полностью влилась и заполнила стадион. Как-то сразу замерло шарканье и шушуканье, и воцарилась гробовая тишина. Стоящий впереди Иван Иванович исполнил низкий поклон Владычице, за ним вся толпа разом повалилась на колени.

– Идите! Вы свободны! – Властный голос Прозерпины прозвучал тихо, но в то же время настойчиво. Железные нотки не оставляли сомнений в том, что будет так, как она сказала. Тем не менее, какое-то странное стадное чувство пригвоздило толпу к земле. Или на коленях стоять легче? Или каждый думал, что, поднимись он с колен первый, на него падет кара? Народ стоял на коленях перед Владычицей, и слышно было, как в высоте, под куполом, хлопают крылья залетевшей случайно пташки, метавшейся в поисках свободы.

Пифон, обернувшись к гражданам, торжественно провозгласил: