Дар речи

– Петербург в Москве родился… Впервые задумался об этом, когда читал мемуары Надежды Мандельштам. Мы ведь были знакомы… Она пишет с восхищением об украинцах, о том, какой это замечательный народ – свободный, талантливый, энергичный и всё такое, но вот почему-то за всю свою историю этот народ так и не создал ни твердого государства, ни культуры в подлинном смысле этого слова. Как-то так она пишет. И продолжает: а вот русские – несвободные, бесталанные и ленивые – создали и великое государство, и великую культуру. Это даже не мысль – скорее наблюдение, но оно почему-то меня зацепило. А в самом деле, почему – русские? Я не собираюсь демонстрировать историческую проницательность и философскую глубину, скажу просто: всё потому, что у русских был замысел. Речь идет не о неуловимой русской идее, не о мистической русской миссии, а именно о замысле, хотя что это такое – я, кажется, и сам до конца не понимаю. Во всяком случае, не могу объяснить исчерпывающе. Это то, что было и есть у русских, а у многих других народов этого почему-то не было и нет. Поэтому три пацана из Спас-Клепиков с автоматами Калашникова стоят больше, чем любая грузинская или голландская армия. Впрочем, любой грузин или голландец в русской армии будет стоить всей Грузии и всей Голландии. Дело тут, может быть, в том, что где-то в глубине русского замысла еще теплится антилиберальная мысль о том, что существует нечто более значительное, чем отдельная личность и ее свобода, и эта личность достигает совершенства, лишь растворившись в том, что не только больше, но и выше ее. Это, конечно же, религиозная мысль. Горстка дикарей во главе с князьями, которые жили в таких же избушках, в каких обитали и их подданные, а потом объединились вокруг сраной лесной деревушки с бревенчатым кремлишкой на Боровицком холме, в конце концов создала гигантское государство и подчинила себе сотни языков, – и всё только потому, что у них был замысел, а у других его не было. И даже когда империя вроде как развалилась, этот тысячелетний замысел остался, он связывает миллионы людей и оказывает влияние на миллионы других людей, и из этой изложницы – от Балтики до Тихого океана – этот замысел не выветрился и не выветрится никогда. Я не думаю, что замысел был у русских чем-то вроде альбуминов крови, то есть родился русский человек, такой особенный, и вот у него в голове уже готовый замысел. Тут историки расскажут про специфические условия, которые объясняют объединение восточных славян и возвышение русских. Но условия условиями, а на них – печать замысла. В тупой, бесталанной и ленивой русской голове, видимо, эти условия оказались под влиянием Византии с ее царями и ее христианством. Византия для русских долго-долго была не Югом, а Западом. Именно с этого южного Запада к нам пришла идея власти и идея Христа. Русские встретились с Византией, когда она была уже империей деспотической, тиранической, когда император стал называться басилевсом и полностью подчинил себе Церковь. Византия дала русским идеи, потому что ничего другого она дать и не могла: слишком далеки были Москва и Константинополь. Идеи, разумеется, были чрезвычайно простыми, даже примитивными, потому что русские в иной форме и не могли бы их тогда воспринять. Эти простейшие идеи стали всеобщим достоянием, они сгустились, срослись в замысел, который овладел и князьями, и народом. Народ тут важен. Потому что если бы идеи твердой власти и христовой любви овладели только князьями, то и хрен бы тогда с ними, с князьями, это был бы только их замысел. А эти идеи стали – всеобщими. Только они и объединяли разбросанных на гигантских просторах людей, и до сих пор объединяют. Этот замысел тлел искоркой в душе какого-нибудь бедного рязанского крестьянина, горел в душе ростовского епископа, пожирал великого князя московского, – он был один на всех, у всех. Когда собралась какая-то шпана и двинулась за Урал, эта шпана и ее вождь Ермак не думали ни о каком замысле, у них не было никаких идей, кроме идеи отнять и пожрать, но вел их – замысел. Благодаря этому замыслу – и часто вопреки воле царей – территория России в семнадцатом веке ежегодно прирастала площадью, равной нынешней Голландии. К тому же времени мягкий богородичный культ уступил место образу Иисуса-воина, и его народ принял, народ, а не только монахи да цари. Иссяк и сдох наш южный Запад, пришел западный Запад – и столкнулся с нашим замыслом (который вдобавок был усилен Ордой, ее опытом, и стал частью нашего опыта, а ханский шатер стал – Кремлем). Западный Запад чаще всего приходил с войной. Другого способа знакомства в те годы и не знали, это понятно, но Запад – это война, это враг, вот что застряло навсегда в головах русских людей. С этого Запада получали мастеров, которые научили русских строить кремли и церкви, получали оружие, вино, тряпки и новые идеи, этот Запад дал множество идей, он стал мечтой, священным камнем, но генетическая настороженность – осталась. Может, из-за долгих войн с Польшей, черт его знает. Может, из-за Самозванца, который в тайном приложении к брачному договору отдавал Марине Мнишек коренные русские земли, разрешал строить там костелы и давал свободу католицизму. Это ж было покушение на замысел, на Божий клей, скрепляющий русских по всей земле. Впрочем, нельзя сказать, что у других народов не было своих замыслов. И у грузин, и у армян, и у украинцев, и у поляков – у всех был замысел, но их замыслы всегда или чаще всего зависели от чужой воли. На Кавказе любой замысел попадал между молотом и наковальней, между Турцией, Персией и Россией. Польский замысел – между Германией, Австрией и Россией. Но ослабление и гибель Польши или Грузии – это результат еще и слабости замысла, его порочности, внутренней ущербности, если можно так выразиться. Впрочем, это еще и география, и демография, и много чего еще, но в России семнадцатого века народа было около десяти миллионов – на такую-то территорию, от Балтики до Тихого океана, этого, конечно, мало. Просто народ у нас – другой, у этого народа – а не только у его властителей – был замысел. Хрен с ней с миссией, хрен с ней с русской идеей – серому ленивому крестьянину не до того, он и слов-то таких не знал и не знает, а вот замысел у него – там, где надо, это уже в крови, и это навсегда, бей его не бей, ласкай не ласкай, плачь не плачь об антропологической катастрофе и вырождении, – замысел остается. И все эти плачи о погибели русской земли и русского народа – это чушь, кабинетная чушь. Это надо своего народа не знать и своей истории не знать совсем, чтоб такое говорить всерьез. Как и во времена Смуты, когда население России сократилось почти вдвое, отыщутся, обязательно отыщутся «последние люди», которые одержат верх над злом… – Папа Шкура помолчал. – У меня нет никакой теории насчет замысла, никакого строгого сюжета. Его и в нашей жизни – в отличие от западной – всё еще нету. Замысел есть, а сюжета пока нету. Или этот сюжет так глубоко запрятан, что до него не вдруг доберешься… а может, у нас для его описания пока языка нету… Одно ясно: Достоевский ошибался, мы не принесем в мир гармонию и не скажем никакого последнего слова, ни мы, ни евреи, но мы обязательно, во что бы то ни стало исполним свою жизнь, свой замысел – только для этого и рождаются люди, да и народы живут только для этого, и вот поэтому я и хочу написать книгу, хотя цель у меня одна, и это эгоистическая цель – не сдаваться, вернуться… бывают люди необходимые, а бывают – неизбежные, и вот я хочу себе – только себе – доказать, что я – неизбежный человек… – Он перевел дух. – Похоже, у Виссариона дела не очень…