Дар смерти

Они шли и шли. Мужчины, женщины, нескольких детей принесли на руках, все в ужасном состоянии, в грязи и нечистотах, с кровоточащими ранами, истощенные… Дар просто взвыл, требуя выпустить его наружу, но здесь и сейчас я не могла этого сделать. О нет! Выплеснуть все на одного человека, свалиться в бессилии и не помочь еще сотне?! А ну молчать! И впервые я ощутила свою силу как бушующий внутри меня поток, но – покорный мне. Здесь и сейчас я была хозяйкой своей силы, своего разума, своего тела.

Люди шли и шли.

Я командовала, приказывая ложиться на тюфяки. Тем, кому вовсе уж плохо, вот сюда, слева, где Линда, остальным – сюда. Сейчас им помогут раздеться, вымыться, потом дадут чашку бульона, и я тоже подойду…

Больные не протестовали. Помогали все как могли. Здесь и сейчас люди столкнулись с громадной бедой, и какие там личные обиды? Какие склоки? Потом, все потом. А сейчас – хоть чем-то да помочь!

Я сортировала больных, а дар помогал мне в этом, шепча, кем надо заняться в первую очередь, кем во вторую. И можете меня казнить – сначала я занялась ранеными солдатами. Там требовалось и остановить кровь, и шить – и быстро. А рабы нуждались в первую очередь в мытье, чашке супа и перевязках ран от кандалов. Это не смертельно, хотя и болезненно.

Линда распоряжалась как могла. Один за другим люди подходили к ней, их окатывали теплой водой, быстро мылили серым едким мылом, не обращая внимания на ложную стыдливость. Стой и молчи! Голая, голый – все равно! Грязь в раны попадет, заражение начнется, тогда скулить будешь!

Намылили? Теперь водой окатим…

На вымытых людей надевались рубахи – попросту простыни с прорезанной посередине дырой, ничего другого я придумать не успела, пока хоть так – и они направлялись дальше. Получали чашку супа и переходили в руки Линды. Тех, что попроще, могла перевязать и она, что посложнее – доставалось мне.

А я работала… Рваная рана, колотая рана, рубленая рана, резаная рана… Промыть, остановить кровь, перевязать на скорую руку… И никто даже не замечал, что под кончиками моих пальцев исчезают в ранах крохотные золотые искорки. Эти люди справятся, они выживут, еще как выживут! Я никому не дам уйти…

Ой!

Канцлера я даже сначала не признала. В простом темном камзоле, с раненым плечом…

– Ваша светлость?

– Здравствуйте, госпожа…

– Ветана, – привычно произнесла я. – Как же вы так?

– Клинок хороший оказался. Так и…

– Руку поднимите. Солдат, подержи ему руку, чтобы сам не напрягался, – привычно кивнула я.

Дар горел и полыхал… ох-х! А рана-то плохая! Не знаю, что за оружие было у противника герцога, но кольчугу острие пробило. Сама рана не слишком глубокая, но в ней осталось несколько кольчужных колец. Надо чистить, резать, промывать, иначе получим горячку, которая лишит нас канцлера за пару-тройку дней. Не хотелось бы. Сын у него хороший…

– Ваша светлость, доверитесь? Резать надо, грязь вынимать, срочно!

Канцлер испытующе посмотрел на меня и махнул рукой. Здоровой. Зря он это сделал, тут же скривился.

– Делай.

Я достала из кармашка склянку с маковым молочком, накапала несколько капель в поднесенную мне чашку с водой.

– Обезболивающее. Подействует – начну. Пейте – и ждите. Солдат, как только его светлость уснет – звать меня.

И дальше, дальше. Рваная рана, нехорошая, но заживет. Промыть, стянуть края, оставить дренаж… Резаная рана, тут лучше просто перевязать, этим сейчас займется девушка госпожи Рионы. Пусть косо-криво, но сделает. Когда во двор ворвался Карнеш Тирлен, а за ним – трое учеников, я чуть не разрыдалась от радости.

– Вы пришли?! Слава Светлому!

Карнеш окинул взглядом весь двор.

– Вета… герцог?

– Рана плохая, в ней грязь. Надо резать, чистить…

– Ладно, я этим займусь, а ты здесь. Справляешься?

– Учеников оставите?

– Разумеется…

Я перевела дух – и принялась за работу.

Карнеш забрал герцога в здание, не кромсать же его на улице, как какого-нибудь босяка? Хотя перед болью все равны…

И я работала и работала. Перевязать, осмотреть, приказать дать настойку, зашить, обработать, опять перевязать… Помощь лекаря здесь была так же нужна, как и талант командовать и распоряжаться людьми. Что бы я делала, будь обыкновенной травницей, – не знаю. Наверное, растерялась бы, и моя растерянность убила бы нескольких людей так же верно, как клинок врага.

Я справлялась. Никто не остался без помощи, никто не был забыт, никто не умер. Мы работали все – и лекари, и служители, и сами больные, и гвардейцы, которые держались на ногах. Даже они, высокородные, не считали за труд принести ведро с водой или помочь с перевязкой. Здесь и сейчас все были равны, потому что справиться можно было только вместе.