Дари Ласо

– Не в этом,– уверенно покачала головой Лада.– У вас все было идеально… как он считал,– поправилась она,– и вдруг ты перестала реагировать на него. Не нужно вызывать лишних вопросов, чтобы он неожиданно не объявился у тебя на пороге.

– Я тоже так считала…– выдохнула я, положив ладонь на саднящее горло.

– Не думай больше об этом. Я все сделаю. Иди, ложись.

Я еле поднялась и прямо в халате легла поверх одеяла. Через какое-то время Лада потушила свет, прижалась к моему плечу щекой и взяла за руку.

В комнате стало темно, как и у меня внутри. Голова снова болела, я чувствовала себя разбитой и лишенной чего-то важного, что до сегодняшнего дня было стержнем моей жизни, – веры в систему, в отношения, в будущее, и глаз сомкнуть не могла.

«Через двадцать девять дней мой день рождения. Придет комиссия… Что же я им скажу? Макрон хочет участвовать в торгах, и шанс, что кто-то иной перебьет его ставку, равен нулю. Он чистокровный хомони. Он из высшего сословия. И он желает заполучить меня. Теперь я в этом уверена. Никакой тоулиец и никто другой не поднимется выше его ставки. Такие, как он, нарушат все правила и не отступят от задуманного. А что я скажу родителям?»

Подбородок задрожал, как только представила реакцию мамы после того, что расскажу об этом чудовище. Я тут же поклялась, что не сделаю этого никогда. После бала она стала почти спокойной, особенно наблюдая, как развиваются мои отношения с хомони, хоть и заочно. Она надеется, что меня выберет семья Босгордов. Это станет залогом не только моего успешного будущего, но и моих сестер, а значит, и мамы с папой.

Но как я ошиблась в том, кто такой этот Босгорд! Давно ходили слухи, что чистокровные хомони – мужчины отличаются хладнокровием и особой жестокостью. Но слухи обычно преувеличены. Чистокровных всегда боялись, потому что о них мало что известно, живут они закрыто, и у их мужчин жуткие светящиеся глаза. Однако же высший совет состоял из чистокровных хомони и именно он установил ряд правил и законов, которые должны были строго ограничить проявление жестокости по отношению к любому живому существу на планете, и особенно к разумному. Может, члены совета понимали, что только наложением таких ограничений оградят всех от проявления собственной природы? Теперь же я уверилась, что без оснований слухов не бывает. Как говорили родители, «не бывает дыма без огня». И я попала в самую его гущу.

Я открыла глаза от резкого толчка в грудь. Веки такие тяжелые и, кажется, все лицо опухло. Поморгав, я сфокусировала взгляд на незнакомом потолке: по нему прыгали тени от птиц, слетающихся на подоконник за стеклом. Сердце пропустило удар, но потом снова больно стукнулось о грудную клетку.

Утро.

Где-то в углу комнаты пищал и пищал мой коммуникатор, наверное, в кресле под подушкой. Рядом кто-то зашевелился, я испуганно отпрянула. А завидев рыжие спутанные локоны, поняла, где нахожусь и… почему…

Воспоминания о Лю Мин нахлынули горячей волной, а лицо Босгорда встало перед глазами, как приговор. Я покрылась испариной с головы до ног и упала затылком на подушку.

– Какой бес там строчит сообщения?– проворчала Лада и повернула ко мне заспанное лицо.

Я беспомощно посмотрела на подругу и задрожала. Лада, похоже, тоже обо всем вспомнила и напряженно сжала губы. Затем она поднялась на локтях, посмотрела в сторону кресла и снова на меня.

– Я гляну, кто там,– прохрипела она и спрыгнула с кровати.

У меня же не было никакого желания узнать, кто пишет. Я сопротивлялась всем своим существом, потому что знала, кто это мог быть. Я даже не хотела брать в руки это устройство, будто взяв его, сама оказалась бы на том столе под лазерным пером.

– Это Пауло,– хмыкнула Лада.– Желает удачи и просит сообщить, когда сдашь тест.

Тест!

Я села и прислонилась спиной к изголовью кровати. Сейчас мне нужно думать только о тесте.

– И мама просит связаться с ней, как проснешься…

Я покачала головой. Казалось, что если открою рот, то снова зарыдаю и не остановлюсь.

– Я пишу, что до завершения теста мы дали обет молчания… сейчас завтракаем… не хотим опоздать,– выручила Лада.– А ты иди умойся, а то испугаешь своего наставника.

Лада не щадила, но от сочувствия и жалости было бы гораздо хуже. Я свесила ноги с кровати и еле встала: стопы будто онемели.

Взглянув на себя в зеркало после умывания, я склонилась над раковиной и часто задышала. Лицо отекшее, бледное. Глаза – будто их натерли перцем – красные и опухшие. Но больше поразило их выражение – пустота. Воздуха стало не хватать, а живот скрутило тупой болью. Выпрямившись, я снова склонилась: голова потяжелела, будто к вискам и затылку примотали три булыжника. И самое странное то, что, кроме боли в теле, ничего другого я не чувствовала.

Я вышла из ванной с какой-то отрешенностью. Завтрак уже стоял на столе. Светлана ласково улыбнулась мне и дочери, пожелала удачи и поторопила. Больше никаких лишних слов и упоминаний.