Дарий Великий не в порядке

Наконец свое веское слово сказала мама. Она разрешила мне уйти из секции, чем погубила еще не озвученные вслух мечты Стивена Келлнера о моем участии в профессиональной футбольной команде.

Еще одно из многих разочарований Стивена Келлнера во мне.

Со временем он к ним привык.

Мы играли только на одной половине поля. Для простой тренировки «двое на двое» было бы нелогично использовать его целиком.

Сухраб номинально стал нашим форвардом, из-за этого я фактически превратился в защитника, но на самом деле мы оба бегали по всему полю.

Али-Реза должен был быть форвардом в своей команде, но Сухраб играл так напористо, что Али-Реза в основном только и делал, что помогал Хуссейну отражать безжалостные атаки на свои ворота.

Тренер Хендерсон высоко бы оценил агрессивность Сухраба.

Нельзя сказать, что Али-Реза играл неагрессивно. Мне приходилось отбивать его мячи, и в основном это удавалось благодаря удаче, случайному стечению обстоятельств и латентным воспоминаниям о тренировках, предшествовавших появлению в моей жизни лекарств.

Мне начало казаться, что я неправильно истолковал отношения между Сухрабом и Али-Резой, приняв их сначала за дружеские. Ведь на самом деле парней явно связывало что-то вроде жажды кровной мести, которую можно было утолить только в спортивном противостоянии, только играя в соккер/неамериканский футбол.

Они боролись куда яростнее, чем Трент Болджер и Циприан Кузумано, и я нарушал баланс их взаимного мщения, не давая Али-Резе забить гол.

Самое крутое случилось, когда я произвел идеальный подкат, выхватив мяч у Али-Резы и послав его Сухрабу.

В тот момент я почувствовал себя чистым иранцем, даже при том что был покрыт зелеными пятнами от травы.

Али-Реза фыркнул и побежал за Сухрабом, но тот увернулся от Хуссейна и забил еще один гол.

– Pedar sag, – сплюнул Али-Реза, проследовав за Сухрабом обратно к центру поля.

Сухраб остановился и что-то ответил, после чего они оба начали так быстро кричать друг на друга на фарси, что я не мог разобрать ни слова. Али-Реза толкнул Сухраба, тот толкнул в ответ, и я уж подумал, что ситуация начала обостряться, пока к их крикам не присоединился крик Хуссейна.

Я понял совсем мало, но различил слово nakon, которое означает «не надо», из чего я сделал вывод, что Хуссейн просит их прекратить.

Сухраб покачал головой, подбежал ко мне и хлопнул меня по плечу.

– Отличная работа, Дариуш.

– Спасибо, – сказал я. – Э…

Но Сухраб снова убежал, и я не успел спросить, что произошло.

Мы играли целую вечность.

Играли, пока я едва не начал валиться с ног.

Играли, пока моя футболка не промокла насквозь и не стала прозрачной от пота, а трусы под шортами не натерли мне всё аж до Восьмого Уровня.

Я вновь пожалел, что не взял более комфортное нижнее белье.

Счет я не вел, но Сухраб объявил, что мы выиграли с преимуществом в три гола.

Он налетел на меня, потно обнял и хлопнул по спине, после чего перекинул руку мне через плечо, и мы отправились в раздевалку.

– Ты круто играл, Дариуш.

– Не круто, – сказал я. – Не так, как ты.

– Нет, круто, – ответил Сухраб. – Точно говорю.

Я почти ему поверил.

Почти.

– Спасибо.

Я решил тоже положить руку ему на спину, хотя и чувствовал себя при этом странно, и дело не только в том, что по шее Сухраба бежал пот.

Сухраб дотрагивался до меня с такой легкостью.

Мне нравилось, как уверенно он это делал.

Хуссейн и Али-Реза шагали перед нами, положив руки на затылки одна на другую и широко разведя локти (тренер Фортес любил называть такой жест «коброй проигрыша»). По футболкам сзади расползались огромные овалы пота. Они не произнесли ни слова с тех пор, как игра закончилась.

– М-м…

Сухраб, сощурившись, взглянул на меня.

– Ты часто с ними играешь?

– Да.

– Кажется, они… ну…

– Они не любят проигрывать.

– А вы друзья?

Сухраб пожал плечами.

– У Али-Резы много предрассудков. В отношении бахаи.

Я задумался. Дома, в Америке, всех персов, даже Частичных вроде меня или Лале, объединяет наша «персидскость». Мы вместе празднуем Навруз и Шахаршанбе-Сури, устраивая большие вечеринки. Бахаи, мусульмане, евреи, христиане, зороастрийцы и даже светские гуманисты, как Стивен Келлнер. И религия не имеет значения. Ни малейшего.

Для этого нас в Америке слишком мало.

Но здесь, в окружении персов, Сухраб отличается от других из-за того, что он бахаи.

Здесь он как мишень.

– А что значит pedar sag?

Сухраб дернул подбородком.

– Это означает «твой отец собака». Очень грубое выражение.

– Ой.

Об этом я тоже задумался. В Америке куда хуже назвать кого-то «матерью собаки», чем отцом.

– Али-Реза сказал тебе это?

– Все в порядке, – ответил Сухраб. – Али-Реза такой человек. Меня это не сильно беспокоит.

Обычно, когда я говорю нечто подобное, я имею в виду прямо противоположное.

Меня слишком многое беспокоит. Это одна из причин, почему Стивен Келлнер часто во мне разочаровывается.

– Знаешь что, Сухраб? – произнес я. – Мне кажется, Али-Реза злится, потому что ты в сто раз его лучше.