Дарий Великий не в порядке

На всех Бахрами (и двоих Резаи в придачу) в доме не хватило столов и стульев, поэтому мы стояли вокруг одного большого стола, держа в руках тарелки и умудряясь как-то есть. Лале проигнорировала подливки и рис и сразу перешла к миске с маринованными огурцами, которые проглатывала целиком, как шоколадные батончики.

– Дариуш-джан, а тебе что, не нравится хиар? – поинтересовался дядя Джамшид.

– Ну. Не очень. – Я не понимал смысла так готовить огурцы. Вкус был не так уж плох, но их скользкую текстуру я спокойно выносить не мог.

– Не такой уж ты и перс, – ответил дядя. – Не то что Лале.

Я опустил голову и увидел, что все еще стою в футболке иранской сборной, надетой поверх своей рубашки.

Я никогда за всю свою жизнь не чувствовал себя настолько персом, как сейчас, но этого все равно было недостаточно.

– Ты больше похож на отца. Он тоже их не любит, – сказал дядя. Потом подцепил себе огурчик и куда-то ушел.

Отец был на кухне. Он бойко отправлял в посудомоечную машину входящий поток тарелок.

Я сполоснул свою и начал помогать отцу с горой, скопившейся в раковине.

– Понравился ужин?

– Да.

– Можешь не помогать. Я сам.

– Я не против, – ответил я. – Маму говорит, ты часто помогаешь на кухне. Говорит, ты милый.

От этих слов папа почти покраснел.

Почти.

– Она говорила твоей маме, что я ее избалую. Мол, мужчины в Иране никогда не моют посуду.

– Ой.

– Но мне это нравится. Твоей бабушке такой пир тоже не на блюдечке с голубой каемочкой достался. – Папа положил еще одну тарелку в посудомойку и хохотнул. – Образно говоря.

– Да.

– Как тебе твои дяди?

– Они… Даже не знаю. Дядя Джамшид сказал, что я не перс. Потому что не люблю маринованные огурцы. – Я подал папе последнюю тарелку и начал собирать вилки и ложки. – А дядя Сохейл назвал меня полным.

Папа чуть тарелку не выронил.

– Сделал что?

– Ну. Не напрямую. Он просто похлопал меня по животу. Но смысл был именно такой.

– Думаю, он так проявляет любовь и нежность, Дарий.

Стивен Келлнер всегда исходит из презумпции невиновности.

Со всеми кроме меня.

– Вот вы где, – услышали мы голос мамы. Она закрыла за собой дверь и взяла у меня столовое серебро. – Идите-ка оба отсюда. Я все возьму на себя.

Но папа ответил:

– Не переживай, милая. – Он посмотрел на дверь. – Иди пообщайся с братьями.

На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль, что папа избегал компании в гостиной. Избегал критической массы членов семьи Бахрами, укрываясь на кухне.

Но это было невозможно.

Стивен Келлнер никогда ничего не избегал.

– Отдай, – сказала мама. Она бедром оттеснила папу от раковины, но потом встала на цыпочки и поцеловала его в висок. – Идите.

– Хорошо. Пойдем, Дарий.

Он зацепил меня рукой за плечо и повел обратно в гостиную.

После ужина дети дяди Джамшида придвинули всю мебель в гостиной к стенам, освободив для танцев большой красно-зеленый ковер в центре комнаты.

У дяди Джамшида было четверо детей: сыновья Зал и Бахрам и дочери Вида и Назгол.

Во-первых, имя моей кузины Назгол в переводе с фарси означает «цветок».

Призраком кольца, или назгулом, она не была, и я уверен, что «Властелина колец» она тоже не читала, так что вряд ли я мог шутить с ней на эту тему.

Во-вторых, дядя Джамшид наверняка сам был почти-Сверхчеловеком. Его решение назвать сына Бахрамом Бахрами, скорее всего, брало начало в том же Тевтонском Нигилизме, который заставил Стивена Келлнера выбрать мне среднее имя Гровер.

Что это за имя: Дарий Гровер Келлнер?

Мне на роду было написано стать мишенью для насмешек.

Важно помнить:

во всех иранских песнях один и тот же ритм.

Возможно, различать эти песни под силу только Настоящим, Нечастичным, Любящим Маринованные Огурчики Персам.

Сначала танцевали только женщины. Они встали в кружок и начали покачивать бедрами и вращать запястьями, крошечными шажками вырисовывая сложные рисунки на полу. У Маму в доме была ширма из витражного стекла, отделявшая гостиную от столовой, и просачивавшийся сквозь нее свет отбрасывал разноцветные узоры на лица моих родственников.

В центр круга вышла ханум Резаи и стала танцевать с платком в руке, размахивая им и раскручивая его под музыку. Лале смеялась и пыталась ей подражать, хотя у нее движения выходили куда более резкими и неистовыми.

Мы с Сухрабом тусовались в дальнем уголке. У него прикольно получалось щелкать пальцами, но, как бы я ни пытался, у меня так не выходило, поэтому я вместо этого притопывал ногой. Мы покачивались в такт музыке, смеялись и сталкивались плечами.

Так весело мне никогда не было.

Песня снова сменилась, и я узнал ее, потому что ее включали на персидских вечеринках у нас дома, в Америке. В ней слышались инфернальный грохот персидских барабанов и переливы дюжины кельтских скрипок.

Маму изо всех сил закричала:

– Эту песню я люблю!

Она выскочила в центр круга и присоединилась к Махваш Резаи и Лале. Втроем они начали подпрыгивать и топать ногами так самозабвенно, что на стене запрыгали фотокарточки.

Сухраб решил подключиться к ним следующим и потащил меня за руку, и я, смеясь, попрыгал за ним, но во всем, что касалось танцев, я по грациозности мог сравниться разве что с андроидом.