Дарий Великий не в порядке

Я любил улыбку бабушки больше всего на свете.

Дядя Джамшид передал свою огромную камеру Сухрабу. Мама Сухраба направила на нас чей-то айфон. Под мышкой у нее ждали еще два смартфона, а третий она зажала между подбородком и грудью.

Это было в высшей степени избыточно.

– Один. Два. Три, – сказал по-персидски Сухраб и внимательно посмотрел на результат на экране камеры. – Отлично!

Бабу встал и что-то сказал Маму. Что бы это ни было, слова явно были неприятными: в комнате сразу стало тихо, как будто дом мгновенно разгерметизировался.

Может быть, так и произошло.

А потом Бабу начал кричать.

Речь была несвязной, какой-то скомканной и язвительной.

Брови матери Сухраба сложились на лбу в аккуратные ровные арки, вот-вот рискуя бесследно исчезнуть в ее волосах, пока дедушка по непонятной для меня причине кричал на бабушку.

Сухраб изучал пол и крутил в руках камеру.

Лицо мамы побелело как мел.

Но хуже всех выглядела Маму.

Она все еще улыбалась, но улыбка больше не светилась в глазах.

Наконец Бабу пулей унесся в свою комнату.

Никто ничего не говорил. Мы все ждали, когда атмосферное давление вернется к норме. Когда Маму поднялась, я попытался обнять ее, но получилось только неуклюжее полуобъятье. Маму подвинулась и обвила меня руками. Ее лицо у меня на плече было мокрым от слез.

Как же мне не нравилось, что она плачет.

Что Бабу так с ней обошелся.

– Спасибо, родной. Все будет хорошо.

– Что произошло?

– Ничего. Все в порядке.

Маму поцеловала меня в щеки и ушла в ванную. Мама пошла вслед за ней.

Без бинарных звезд, которые держали нас вместе, наши орбиты начали растворяться, пока солнечная система семьи Бахрами не поддалась энтропии и не распалась на части.

– Иногда он так себя ведет, – сказал Сухраб. – Злится. Без причины. Это из-за опухоли.

– А.

– Обычно он не такой.

Сколько я его знаю, Ардешир Бахрами всегда казался мне слишком суровым. Даже когда я был ребенком, а он – всего лишь пугающей фигурой на экране маминого монитора с грубым голосом и кустистыми усами.

Так что я не уверен, что до конца поверил Сухрабу. Не до конца.

Но приятно было представить себе версию дедушки, которая не доводила бабулю до слез.

– Может быть, чаю заварим? – спросил я.

Только это я и умею делать. Чай заваривать.

– Конечно.

Кухня опустела. Все сбежали с корабля после фиаско с семейными фото. Но влажный кухонный воздух по швам трещал от запахов куркумы, и укропа, и риса, и лосося, и сушеных персидских лаймов – луми. У Маму в духовке томился огромный кусок рыбы, плов с зеленью готовился на плите, везде ждали тарелки с маринованными овощами и фруктами всех известных человечеству видов. Даже с маринованными лимонами, моими любимыми.

У Сухраба заурчало в животе.

– Твой пост сегодня же заканчивается, да?

– Ага, на закате.

Чайник уже кипел, но заварочный чайничек был пуст, если не считать остатков прежней заварки. Я вытряхнул их в раковину и насыпал в чайник свежий чай.

Пока мы ждали, в кухню зашла Зандаи Симин с пустой чашкой в руке.

– О. Спасибо, Дариуш-джан.

Она сказала пару слов Сухрабу на фарси, и он в ответ кивнул. Он посмотрел на меня и снова перевел взгляд на тетю.

Его щеки зарозовели.

Я не знал, что что-то может смутить Сухраба до румянца.

Из-за этого он стал мне нравиться еще больше.

– М-м… – произнес я.

– Дариуш-джан, – сказала Зандаи Симин, – я так рада с тобой познакомиться.

– И я, – сказал я.

Я сам почувствовал, что немного краснею.

– Я очень тебя люблю.

– Э…

Она снова что-то сказала Сухрабу, а потом добавила:

– Я не так уж хорошо говорю по-английски.

– Нет, – ответил я, – вы прекрасно говорите.

– Спасибо, – отозвалась она. – Сухраб поможет… – Она снова посмотрела на него.

– Перевести, – вступил он.

Тетя кивнула.

– Если у тебя есть вопросы.

– Ой. – Я сглотнул. С Зандаи Симин по видеосвязи я разговаривал всего несколько раз. Обычно она говорила только с мамой на фарси.

У меня накопилось столько вопросов.

Все, что я знал о нашей семье, – это жалкие крохи сведений, которые я слышал от мамы.

Мне хотелось узнать истории о родственниках.

Хотелось узнать то, что маме не приходило в голову мне рассказать. То, что она знала, но не стала бы говорить вслух, потому что это были очень личные для нее вещи.

Я хотел знать, что делало семью Бахрами особенной.

– М-м…

У меня начало покалывать шею.

Я хотел знать, как проходит детство в Иране.

Какими были мои двоюродные братья, когда они были детьми.

Что представляет собой жизнь Зандаи Симин.

Тетя предлагала мне настоящее сокровище, кучу драгоценностей, достойных самого Смауга Ужасного (дракона, не водонагревателя). А меня так парализовало, что я не мог даже протянуть руку и выбрать драгоценный камень.

– Ну…

Зандаи Симин терпеливо улыбалась мне.

– Симин-ханум, – сказал Сухраб, – расскажите ему о Бабу и афтабу.

Зандаи Симин рассмеялась.

– Сухраб!

Она произнесла что-то на фарси, из-за чего его румянец стал еще гуще, но он рассмеялся в ответ.

– Дариуш-джан. Ты знаешь, что такое афтаба?[14]

Моя двоюродная сестра, Призрак Кольца