Дарий Великий не в порядке

– Никогда не думал, что она переедет в Америку, – сказал Бабу. – Но именно так она и поступила.

Я чувствовал, что Бабу хотел сказать что-то еще, но не стал.

– У нее все сложилось, – продолжил Бабу. – Она вышла за твоего отца.

Это была первая любезность (ну, почти любезность), которую Бабу произнес в отношении отца.

– И у нее родились ты и Лале.

Услышав свое имя, Лале подняла взгляд, и Бабу дал ей охапку листьев базилика из дуршлага, завернутых во влажное бумажное полотенце. Он сказал ей что-то на фарси, и Лале подскочила и убежала.

Бабу покрутил во рту кусочек сахара, несколько раз стукнув им о зубы.

– Твой отец – хороший человек, – сказал он. – Но он не зороастриец. И ты с Лале тоже.

– А.

Я уже привык к тому, что являюсь сплошным разочарованием для папы, и чувство, что я разочаровываю еще и Бабу, ничем сильно для меня не отличалось. Но меня бесило, что он разочарован в Лале, причем из-за того, что она не в силах изменить.

Я сглотнул.

Бабу посмотрел мне в глаза. В его взгляде было что-то такое печальное и одинокое, хотя бы вот в том, как поникли его усы, когда он нахмурился.

Я хотел сказать ему, что я все равно его внук.

Хотел сказать, что я рад познакомиться с ним.

Хотел сказать, что мне очень жаль, что у него опухоль головного мозга.

Но ничего этого я ему не сказал. Я отхлебнул чай из своей чашки, Ардешир Бахрами отхлебнул из своей. Тишина была нагружена всем тем, что мы не могли произнести вслух. Тем, что мы знали безо всяких слов.

Когда я принес в кухню корзинку с перебранной зеленью, Маму сидела за столом и пила чай.

– Дариуш-джан. Ты заварил этот чай?

– Ну. Да.

– Там корица?

– Я добавил щепотку.

– Очень вкусно, родной!

– Спасибо. – Я налил себе еще одну чашку. – Я беспокоился, что Бабу не понравится.

– Знаешь, Бабу может уже и не заметить. У него притупились вкусовые ощущения.

– А.

– Ты хорошо провел время, дорогой?

– Да. Ну. Бабу показал мне барельеф с Дарием Первым.

– В честь которого тебя назвали.

Я кивнул.

– Жаль, что ты раньше его не видел. Я хотела бы, чтобы вы жили здесь.

– Правда?

– Конечно. Я по тебе скучаю. И хочу, чтобы ты лучше знал свою историю. Для жителей Йезда семейная история значит очень много.

– М-м…

– Но я счастлива, что ты живешь в Америке.

Я отхлебнул чаю.

– Бабу в порядке?

Маму улыбнулась мне, но я заметил, что ее взгляд погрустнел. У Фарибы Бахрами были самые добрые глаза в целой галактике: огромные, карие, а под ними крошечные пухлые подушечки. Мама называла их «глазами Бетт Дэвис».

Мне даже пришлось погуглить, кто такая эта Бетт Дэвис. И оказалось, что кто-то даже написал песню о ее глазах.

Маму сказала:

– Бабу в порядке.

Я знал, что это неправда. Не совсем правда. Бабушке не обязательно было произносить это вслух.

– Я тебя люблю, Маму. – Я поставил чашку и обнял ее.

– И я тебя люблю, маман. – Бабушка поцеловала меня в щеку и снова улыбнулась. – Ты любишь брокколи?

– Ну. Конечно.

Особых чувств к брокколи я не испытывал. И не был готов к такой внезапной и необъяснимой корректировке курса разговора. Фариба Бахрами при необходимости становилась Переключателем Темы Десятого Уровня.

– Завтра тебе приготовлю. Хочешь съесть что-нибудь на ночь?

– Нет, спасибо.

Я помыл посуду, пока Маму убирала зелень, которую перебрали Бабу и Лале.

– Ты прямо как твой отец, – сказала бабушка. – Он тоже всегда помогает на кухне.

– Правда?

– Помню, как мы приехали к ним на свадьбу. Ваш папа постоянно мыл посуду. Вообще не давал мне помочь. Ваш папа такой милый.

Опять это слово.

Стивен Келлнер – милый.

– И ты тоже очень милый, Дариуш-джан.

– М-м.

Маму притянула меня к себе и снова поцеловала.

– Я так рада, что ты приехал.

– И я.

Повседневная одежда персов

На следующее утро папа потряс меня за плечо и разбудил.

– Спишь голый?

– Что? Нет.

– Хорошо. Счастливого Навруза, Дарий. – Папа потрепал меня по голове.

Даже не отпустил комментария по поводу длины волос.

– Счастливого Навруза, пап.

Как я уже говорил, к просмотру «Звездного пути» мы применяли особые правила (или по крайней мере так было раньше, прежде чем отец их изменил). Правило было в том, что на это время мы становились настоящими отцом и сыном.

В Навруз это правило действовало тоже. Но на этот раз у наших отцовско-сыновних отношений имелись зрители.

Танцующий Вентилятор надвигался на отца – безжалостный дрон Борг, твердо решивший нас обоих поглотить, – но стоило папе взглянуть на него, как вентилятор замер.

Сопротивляться было бессмысленно.

– Лучше одевайся. Скоро приедет твой дядя Сохейл.

– А сколько времени?

– Почти десять. Пойдем. Пока кухню окончательно не заняли.

Отец налил мне чаю и сел рядом, пока я ел сангак с сыром фета.

Сангак – это такой лаваш, испеченный на камне. Его довольно сложно разжевать, если только не подогреть в тостере, что я и сделал, воспользовавшись сияющим тостером класса люкс, стоявшим на кухне у Маму: матированная сталь, цифровые надписи, сенсорное управление.

Это был настоящий «Энтерпрайз» среди тостеров.