Даркут. Великий перелом

Но, перевалив за холмы, войско изумленно умолкло. Селенг разворачивал там для битвы свежие полки. Он спрятал в небольшом редколесье пять тысяч воинов. Они терпеливо ждали сигнала вступления в битву.

О засадном отряде не знали даже ближайшие сподвижники Селенга.

— Что я вам говорил? — кричал Селенг удивленным воинам, скача на гауре вдоль линии войск. — Вот наша победа!

Он указал кончиком халади за холмы, туда, где агашери грабили обозы, и закричал:

— А теперь разбейте их! Отправьте их всех в пекло Нижнего мира! Принесите мне их головы!

Воины отозвались громовым боевым кличем. Заснеженная земля дрогнула от топота копыт. Войско помчалось обратно через холмы, на врага. Воины скакали мимо Селенга, подобно водам ручья, обтекающим валун. Он гарцевал на гауре, подняв халади вверх.

Для агашери появление свежих сил Селенга оказалось полной неожиданностью. К тому же их боевые порядки были расстроены нападением на обозы.

Конные клинья врезались в ряды врага. Выбивали из седел, топтали копытами, вспарывали животы копьями и отрубали головы. Агашери отчаянно отбивались. Их отряды уничтожали по отдельности.

Кичи-тархан с остатками бори напал на свиту Горгуда. Вскоре глава рода пал вместе с приспешниками. Кичи-тархан принес его голову Селенгу и бросил на землю.

— А, вот он, мой старый друг, — улыбнулся Селенг. — Как же я рад тебя видеть.

Он слез с гаура и помочился на голову врага.

— Вот ответ на твое предложение о лизании зада, — заявил Селенг.

Гвардейцы бори смеялись, глядя на грязную голову Горгуда.

Сражение закончилось полным поражением агашери. Почти все мужчины рода полегли на поле боя.

Агаристан покорился Селенгу.

Оглушительный свист

В поле стояли мамонты и жевали траву.

— Знаешь что, Ясенек, — сказал отец, пристально поглядев на волосатых слонов. — Давай-ка объедем их. Целых три детеныша, мамонтихи могут осерчать.

Ясень кивнул и крикнул:

— Хорошо, тятя, — и пустил гаура вскачь по полю.

Отец у него, Саксон Колыба, сильный, рука в обхвате, как ляжка зуброна. Запросто монеты гнет и железки толстые узлами завязывает. Но очертя голову куда попало не лезет. Если говорит, что опасно, значит так и есть.

Трава в поле за лето выросла в человеческий рост. Из зарослей взлетали гигантские стрекозы.

— Кыш, твари! — кричал Ясень и бил насекомых плетью, хотя по размерам они ненамного уступали мальчику.

В грудь кольнуло острое. Ясень пощупал под рубахой. Мамин гребень из меди, зубцы колются. Ручка в форме горлицы. Все, что от мамы осталось.

Насколько отец был мощный и неутомимый, настолько сын был хилый и хворый. Это он в родичей по материнской линии пошел. Да и сама мать Ясеня долго болела во время беременности, да и потом, когда родила, еле выжила. Почти не поила младенца материнским молоком. Дожила до недавних пор, на ноги поставила, а потом не выдержала, зачахла от красного мора, недавно поразившего княжество Сабиров.

Отец и сын не могли больше дома оставаться. С князем рассорились, поехали прочь из Чернограда, где жили. Всю весну и лето ездили по стране, искали где приткнуться. Сейчас добирались, наконец, до столицы, Самбитас-града, решив там перезимовать.

Из травы выскочил огромный кузнечик и прыгнул высоко, почти до края поля, там, где начинался лес. Гаур Ясеня рванулся в сторону, но мальчик удержался в седле.

Оглянулся. Отец ехал медленно, смотрел на мамонтов. Он все делал неторопливо и основательно, в отличие от беспокойного сына. Нравом Ясень тоже пошел в суетливых материнских родичей. Тоже, кстати, поголовно полегших от мора.

Мальчик дождался отца в тени берез, у леса.

— Куда ты вечно торопишься, скачаешь, как блоха? — спросил, подъехав, отец.

— Весело же, — сказал Ясень и снова тронул гаура.

Они проехали березовую рощу с весело шелестящими листьями. Углубились в сосновый бор. Каждое дерево было высоким, как гора. Нижние ветки толстые, по ним с легкостью бы проехал всадник. Сосны гордо стояли в отдалении друг от друга.

— Тятя, а стрекозы хищные? — спросил Ясень, снова заметив мелькнувшую между стволов стремительную тень насекомого.

— Что говоришь? — переспросил отец, погруженный в думы. — А, стрекозы. Конечно, хищные. Видел, как они кроленей хватают и головы откусывают?

— А муравьи? — продолжал спрашивать Ясень. — Хотя не говори, я и так знаю. Они тоже хищные. Я видел, как они оленя поймали.

— Ну, муравьи всеядные, — сказал отец, окончательно отвлекшись от мыслей о предстоящей поездке в Самбитас. — И мясо едят, и ягоды всякие.

— Как мы, люди?

— Как мы, — согласился Саксон. Почесал золотистые пряди на лысой голове, пригладил, чтобы не трепались на легком ветру. — Только люди еще и себе подобных жрут. Как наш князюшка.

— Надо было тебе его пристукнуть, — сказал Ясень. — Как того лекаря, что маму залечил.

— Ох, не надо об этом, сынок, — поморщился Саксон. — Я тогда в гнев великий впал. Не годится себя так вести. Лекарь не виноват был.

Так болтая, они проехали лес и выехали на луга. Вдали среди холмов показалась деревня. Вскоре дорога гибкой летной легла среди полей, частью неубранных, частью скошенных.