Data: полтора столетия будущего

— А туркмены, Антошка, тогда мёрли со страшной силой. Их в сорок третьем несколько эшелонов привезли. В сорокоградусные-то морозы — в одних драных халатах. Всё своё ни в шапках держали. Лохматые такие шапки. В них и запихивали у кого что есть — спички, табак, мелочь всякую. Ведут их на работу — то один, то другой у дороги садится… а встать уже не может. Если с такого шапку стянуть, считай через пару часов — труп. Да если и не трогать — всё одно труп. Если уж сил идти нет — дело хана. Эх, и перемёрзло же их, бедолаг! За что их? А кто его знает, Антон! Мы и не интересовались. Сидят — значит, есть за что…

«Эй, пацан, который год теперь, а?»

Сергей Прохорович встрепенулся. Фу, ты! Задремал в кресле! А тут и гаркнули прямо над ухом. Постой-постой… во сне гаркнули, конечно же. Во сне!

А прямо, как наяву.

Странно то, что все прошедшие годы, все семьдесят лет Сергей Прохорович так никогда и не вспоминал странного человека в цветастом клоунском костюме, чудной яркой каске и кривыми лыжными палками в руках. А уж ботинки у него были — цирк, да и только! Блестящие как мыльница и неуклюжие, как тряпичные обмотки, которые соседский дед под гигантского размера калоши наматывал.

Подробностей сейчас и не вспомнить… осталось только впечатление чего-то дурацкого и абсолютно нереального. Наверное, именно поэтому Сергунька даже в мыслях не принял неизвестного дядьку за шпиона и диверсанта.

— Эй, пацан, который год теперь, а?

Сергуньга пожевал губами и, борясь со слабостью, ответил:

— Сорок третий, сами что ли не знаете? Если вы контуженный, то вам обратно в госпиталь надо. — Он вздохнул и добавил. — Который в школе. Для тяжелораненых.

— Ни хрена себе! — сказал дядька, не очень-то, похоже, удивившись. — А я смотрю — паровоз по ту сторону дымит и зэки какие-то копошатся… А город какой?

— У вас хлеба нет? — против воли пискляво сказал Сергунька. Как всегда, стоило только упомянуть о хлебе, в животе провернулся холодный ржавый железнодорожный костыль.

— Чего? А, хлеба… нет, хлеба нет. На вот, держи шоколадку. Подожди, я разверну… обёртку оставлю… год изготовления на ней…

Дядька ещё что-то говорил, но Сергунька уже не слышал. Он набил рот шоколадом, стараясь, чтобы слюни не текли по щекам. Он давился и глотал, торопясь, пока глупый дядька не передумает. Ах, какая сласть! Совсем, как американский шоколад, который иногда приносила домой мать, если у них на заводе вдруг «расщедривалось начальство» говорила она тогда.

— Город, говорю, какой это? — сердито сказал человек и Сергунька с огромным усилием проглотил вязкий по неземному вкусный комок.

— Ала… Алапаевск, — прохрипел он.

— Алапаевск? Ни хрена себе… а я из Свердловска.

Они ещё о чём-то говорили, но сейчас уже и не вспомнить. Сергуньку подташнивало, но ноги уже не отказывались идти и он тащился рядом с дядькой. Интересно, почему он тогда не взял Сергуньку за руку? Сергей Прохорович представил себя со стороны и хмыкнул — вшей, наверное, боялся подхватить. А вшей у них дома не было, не зэки какие-нибудь, не враги народа.

О чём же они говорили? Помнится, дядька сердился, что Сергунька сказал, мол, домой вас не поведу — у нас подселённые живут. По всей улице, считай, либо ленинградские, либо ещё какие подселены. А у них расконвоированных двое. Тихие, правда, спокойные. На заводе работают, сталь льют для фронта и для победы.

— Ну, ты, пацан, и заторможенный! Мне бы переодеться надо. А потом в НКВД, чтобы в Москву попасть, понял?

— В Москву… — протянул Сергунька, думая только о том, как долго держится во рту восхитительный вкус. Эх, Валька с Полиной унюхают запах — рёву сколько будет, что им, сестрёнкам, не принёс! А сами прошлый раз весь хлеб и сожрали. Всю дневную норму! Вот мать ругалась вечером!

— Да, в Москву ехать надо. Со Сталиным встречаться. С Советским правительством.

«Контуженный, точно! — вяло подумал Сергунька. — У Петьки рыжего братан с фронта приехал — совсем рехнулся. То песни поёт невпопад, то плачет. А заплачешь тут, полбашки снесло, пластинку, говорят, вставили, чтобы мозги не выпадали наружу. Петька врал, что пластинку снять можно, что, мол, брат на ночь и делает. Врун!

— Мне бы до темноты хотя бы где-то пересидеть. Видишь, одет не по эпохе…

— Ты, дяденька, лучше к бабушке Груне зайди. Вот её дом, тут. У неё там Гриша-милиционер живёт.

— Милиционер, говоришь? — дядька задумался, сидя на корточках и покачивая головой в своей странной разрисованной каске, на которой немецкими буквами было что-то написано. Ну точно, немецкими, какими ещё? А может, американскими. Как на шоколаде и коробках из-под яичного порошка. Мама говорила, что американцы хотят второй фронт открыть, а англичане боятся и «резину тянут». Американцы весёлые, Сергунька сам осенью в кинохронике видел. Плывут на огромных кораблях и летают на самолётах в одних трусах — жарко!

— …блин и смартфон не взял…

— Чего?

— Ничего. Занесло меня к вам, как в болото… нет, чтобы в Москву или ещё куда… да хоть бы и в Свердловск! Съехал, называется, по трассе… блин!

Смешной дядька. Психический, наверное.