Дата Туташхиа

— Пусть сам скажет, — отозвался Мушни.

Я ничего не мог понять, но у меня свело дыхание, бросило в жар и голову как тисками схватило.

— Неужели страх смерти так овладел твоей душой, что ты готов к самоубийству? — спросила мать.

Дата рассмеялся и покачал головой.

У Мушни дрогнули скулы и, мне показалось, свело подбородок.

— Что… — Голос его сорвался, и он должен был начать снова. — Чего ты ждал?

— Ты же сам сказал — случай! — спокойно ответил Дата.

— Уймитесь! — приказала мать, и все вошло в обычное русло. — Такая смерть была бы не одной твоей смертью, Дата… Пусть и Мушни знает. Это для всей семьи позор!

Получалось, что Мушни способен на измену и западню. Мушни понял это и вспыхнул, но возразить матери не посмел и, справившись с собой, сказал, тяжело роняя слова:

— Если я паду до того, в чем Дата и вы, матушка, меня заподозрили… тогда и правда лучше вам наложить на себя руки, чем иметь такого сына и такого брата.

— Не то говоришь… — начал было Дата, но мать его перебила.

— Не вами начинается и не вами кончается наша семья и род наш. Помните это! У нас с отцом есть сыновья и внуки, до нас были деды и прадеды, и кости их еще не истлели. Мы живем, окруженные большой родней. Человек жив человеком!

— Мы оба это знаем, мать, — тихо сказал Дата. — И никто из нас еще ни разу не осрамил свою семью дурным поступком.

— Больше не хочу об этом, — холодно сказала Тамар, но ее остановил наш отец.

— Если еще раз Мушни позовет тебя, но червь сомнения шевельнется в тебе, Дата, иди к нему с оружием. Встретишь измену — с тобой оружие, уйдешь из западни, тебе не привыкать. Если узнаешь, что западню поставил Мушни, поступай, как найдешь нужным, но чтобы никто на этом свете, ни один человек, не узнал и не понял, где здесь концы. Когда в честной семье заводится подлец и негодяй, никто в семье не имеет права обращать совершенное злодеяние в проклятие всего рода. Честь семьи должна оставаться незапятнанной и ныне, и в грядущем. Я учил вас: в своей стране ты посланец своей семьи, вне страны — посланец своей родины, ибо на родине твои поступки — это лицо твоей семьи, а за ее пределами они лицо твоего народа. Это и есть праведная жизнь, Дата. И ты, Мушни, тоже должен это понять.

— Я уже сказал, а теперь скажите вы, отец: прийти к брату с оружием — оскорбление для него или нет? — спросил Дата.

— Так ведь… — начал было Мушни, но Дата поднял руку:

— Одну минуту… Случай, как назвал это Мушни, или что другое — исключать нельзя?

— Всякое бывает, — согласился Мушни.

— На меня, допустим, напали, одолели, скрутили по рукам, ногам — возможно же такое… Что тогда скажут люди? Что брат отправил брата на каторгу или там на виселицу. Выпадет иной случай — что выбрать, что предпочесть?

— Пусть скрутили тебя по рукам и ногам, — сказал Магали, — пусть волокут на виселицу, все равно кричи всем и каждому, что брат твой тут ни при чем. Враги брата — они виноваты!

— Хорошо, отец, но мой разум и мое сердце, пока меня до виселицы еще не доволокли, в чем свою опору должны иметь, свою твердь? Существует ли для них пристанище?

— Твой удел — страдание, твоя участь — мученичество. Так положил господь бог. Ты поставил перед собой цель, достойную страдания. В том, что ты сделал, — Магали глазами показал на оружие, покоившееся у Даты за пазухой, — забота была лишь о себе и о своем сердце и разуме, Дата, а к чему это приведет — тебе было все равно.

— Это что же выходит, человек даже своей смертью распорядиться не вправе? — усмехнулся Дата.

Молчали долго.

— Столько лет не виделись, а ничего лучшего не нашли для разговора, — сказала Тамар. — Не сумела я посеять в ваших сердцах любви друг к другу.

— Как раз напротив, мать, — воскликнул Мушни. — Просто провидение развело нас по таким разным путям, что… На нашем месте другие братья давно превратились бы в смертельных врагов.

— Пора о деле говорить, — сказал Дата. — Мне надо уйти этой же ночью.

— Так-то лучше, — оживился Мушни. Но начать сказалось трудно. Он ходил вокруг да около, очень осторожно подкрадываясь к сути дела.