Дата Туташхиа

Надзиратель открывает камеру каторжан. Опять звяканье ключей, скрип поднимаемого засова, лязг ударившегося в стену металла… Шаги… Шарканье множества ног, и… полная затаившаяся тишина.

…Шаги, направляющиеся в нашу сторону… Человека два, может быть, три…

— Взяли! — прошептал Дата.

Дверь клозета заскрипела и с шумом захлопнулась. Кто-то быстрым, шаркающим, неровным шагом подошел к камере каторжан, задвинул засов и повернул ключ в замке.

Снова шаги в нашу сторону. Тот же поспешный шаркающий звук. Кто-то заглянул в глазок нашей камеры. Глазок захлопнулся, и чуть приоткрылась дверь. За нею мелькнула и скрылась фигура Гоги Цуладзе. Дембин, я, Лоладзе и Дата Туташхиа вышли в коридор. На пороге камеры меня вдруг охватило острое желание обернуться на наших… но я не успел.

— Хоть бы сказал кто, что нас ждет! — пошутил Класион.

Шутка повисла в воздухе. Дата взял у Гоги связку ключей и стал запирать нашу камеру. Гоги пошел вперед. Мы втроем последовали за ним в клозет.

Надзиратель с завязанными глазами, в одном белье, босой, стоял в углу, спиной к нам. На его затылке торчал толстый узел, концы полотенца свисали на плечи.

Дата вошел вслед за нами и знаком велел Дембину переодеться. Форму надзирателя держал один из двух неизвестных, которых мы застали, когда вошли сюда. Оба были в масках. Гоги протянул маску мне и Лоладзе.

Помню, Дембин никак не мог попасть ногой в надзирательский сапог, никак не мог устоять на одной ноге, и Дата его поддерживал. Руки ему не повиновались, пальцы дрожали. Наконец он был готов. Художник заставил писателя отпустить пояс, припустил над поясом рубаху, поправил шинель, нахлобучил шапку, чуть набекрень, как любил наш надзиратель. Словом, придал ему вид более натуральный.

Когда прозвенел отбой, Дембин и Дата вышли в коридор, а мы все остались в клозете. Один из каторжан держал под боком надзирателя большой самодельный нож.

Спустя несколько минут мы услышали звук поворачиваемого ключа. Это Дембин впустил в камеру Дату.

Нам же предстояло дожидаться, пока комендант Канарейка соизволит пожаловать на наш этаж. Ждать надо было минут пятнадцать-двадцать, может быть, полчаса.

— Выйдем поглядим, что там… — шепнул я Гоги.

Гоги понял, как изнываю я от бездействия. Он тоже был сильно взволнован и лишь крайним напряжением воли сохранял спокойствие.

Мы вышли в коридор. Дембин стоял на площадке этажа и смотрел вниз.

— Канарейка в подвале, — сказал он. — А Дата говорил, что он сперва поднимется сюда… И Коц с ним в подвале.

— Придет, — что-то прикинув в уме, произнес Гоги. — Все правильно. Конечно… Ведь у них же сегодня дело есть в- подвале…

Гоги на цыпочках подошел к нашей камере, отодвинул глазок и стал с кем-то перешептываться. Видно, Дата стоял по ту сторону двери. Грохнула дверь, ведущая в подвал, но не лязгнул засов, не звякнули ключи. Канарейка вышел из подвала и не запер за собой дверь! Значит, он собирается тут же вернуться. Комендант шел к нам. И один! Дембин замер у двери камеры каторжан. Мы скрылись в клозете. Гоги погасил свет, и это тоже было важной деталью операции…

Не прошло и минуты, как Канарейка вошел в освещенный двумя тусклыми лампочками длинный коридор нашего этажа. Лука Петрович прилип к глазку и, как велел ему Дата, сильно шлепнул по двери связкой ключей. Звук прокатился по всему коридору и привлек внимание Канарейки. Дембин оторвался от глазка камеры каторжан и, повернувшись, уткнулся носом в глазок камеры напротив. Канарейка, по своему обыкновению, двинулся в противоположный конец коридора и, пройдя несколько шагов, сразу, обнаружил нарушение — из чуть приоткрытой двери нужника не сочился свет. Он распахнул дверь и вошел, но тусклый свет коридора не мог разогнать темноты, скопившейся здесь. Мы стояли, вжавшись в стену рядом с дверью. Канарейка вошел и еще не успел разглядеть наши тени, как на горле и возле сердца ощутил прикосновение ножей. Еще миг, и его глаза были затянуты полотенцем. Он поднял руки вверх, и связка ключей от этажей очутилась у меня в руках. Понадобилось не более двух минут, чтобы Канарейка оказался в одном белье, а я уже красовался в его мундире. Лоладзе быстро наклеил мне усы, повертелся вокруг меня, похлопотал, добиваясь возможного сходства — образец рядом, дело нехитрое, еще раз оглядел меня и отпустил, театрально раскинув руки.

— Feci quod potui, faciont meliora potentes![25] — произнес он и вышел в коридор.

Канарейка и надзиратель остались в клозете под охраной двух каторжников в масках. Гоги жестом велел им смотреть в оба, и мы вышли вслед за Лоладзе.

Я открыл нашу камеру, и Дата Туташхиа с Поктией, весь наш комитет и еще несколько добровольцев вышли в коридор. Помню, прежде чем переступить порог, Петр Андращук перекрестился и что-то прошептал, видно, помолился. Замешкался и Класион.

— Класион Квимсадзе! — торжественным шепотом произнес он. — Настала величайшая минута твоей жизни! — Он опустил глаза к порогу, и лишь после этого перешагнул через него.