Датский король

Публика вокруг была чрезвычайно странная, напоминавшая пациентов психиатрической лечебницы; во всяком случае, балерине неприятно было попасть в столь специфическое общество, точно в какой-то паноптикум, кунсткамеру физических и моральных патологий рода человеческого. Там была преклонных лет дама в траурном крепе с потемневшим от страданий лицом. Только вставные челюсти цвета слоновой кости выдавались вперед и резко контрастировали с мертвенным, обтянутым кожей черепом, да глубоко запавшие, никого не видящие глаза горели безумием. Старуха беспрестанно стонала, жалуясь на свою несчастную долю, на жестокого Бога, который отнял у нее сначала первого мужа — кавалергардского поручика, затем второго — придворного чиновника, а после лишил всех близких родственников: незабвенной тетушки, любимой маменьки, наконец, детей, и осталась она на свете на старости лет жалкой «сиротой», живущей на «нищенскую» пенсию второго мужа. Она просто задыхалась в злобе на весь мир, периодически прорывавшейся приступами хриплого кашля и местных истерических судорог. Рядом в обитом цветастым атласом безвкусном кресле развалилась девица не первой молодости со следами утраченной красоты и свежести на грубо размалеванной дешевым гримом физиономии. Она то поправляла кружевную резинку на белом чулке, задирая при этом подол платья так, чтобы мужчины видели ее худую ногу, обутую в красную лаковую туфельку, то пудрила пуховкой и без того усыхающий бюст, выставленный напоказ в глубоком декольте платья крикливого фасона. В ее глаза совсем не стоило бы заглядывать, хотя сама она пожирала всех мутным взглядом. В конце продолговатого овального стола сидел абсолютно лысый господин в строгой тройке, запотевшем пенсне на неправдоподобно плоском, как бы расплющенном, носу. Лоб и виски его тоже были покрыты капельками пота. Господин был так увлечен беспрестанным рисованием на лежащем перед ним листе бумаги, что не удосуживался вытереть пот. Время от времени грыз кончик карандаша, погружаясь в трансцендентное состояние, а очнувшись, тут же с фанатичным упоением продолжал рисовать. Подобно прочим присутствующим, он не обращал ни малейшего внимания на Ксению. Напротив «рисовальщика» (так условно обозначила его в своем сознании Ксения) стояло сразу два громоздких телефонных аппарата. Когда один из них задребезжал, как бы подпрыгивая от звонка, господин в пенсне никак не отреагировал — ни один мускул на его безобразном лице не дрогнул, зато справа из-под стола тотчас вытянулась маленькая ручка, сняла трубку (ручка-то явно не принадлежала «рисовальщику»!). Послышался шепот, похожий на детский, и ручонка поднесла трубку прямо к оттопыренному уху «рисовальщика». Ксения так и решила — это какой-то ребенок балуется, но, осмелившись подойти ближе, увидела, что ручка волосатая — рядом с господином в пенсне на маленьком стульчике ерзал какой-то карлик (таких коротышек балерина не видела даже в цирке), который и управлялся с обоими аппаратами, несмотря на то что его головка едва доставала до стола. Карлик отзывался на звонки, последовавшие друг за другом, а потом передавал трубку лысому соседу. Возможно, кого-то это зрелище позабавило бы, но Ксении стало еще противнее — ей вообще было не до смеху. Не понимая, что к чему, она подошла совсем близко и тут увидела, что так занимало лысого господина: бумага перед ним была густо испещрена множеством изображений человека в различных комбинациях — лежащего, встающего, идущего. Ксения попятилась, хотела было сесть на свободный стул, чтобы успокоить сердцебиение и во что бы то ни стало дождаться Евгения Петровича, но чуть было не оказалась на коленях у какой-то девушки-подростка — настолько та была миниатюрной, безликой и едва заметной. «Серенькая» девушка (платьице на ней, действительно, было цвета крыльев ночного мотылька и вдобавок все в пыли) имела только одну индивидуальную особенность: взгляд ее застыл на кончике собственного носа, то есть, попросту говоря, глаза у нее были «в кучку». Балерина инстинктивно извинилась перед убогим созданием — девушка вызвала у нее мгновенный прилив жалости. «Серенькое» создание странным механическим жестом дотронулось до плеча Ксении.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — оторопев, спросила та.

Девушка вкрадчиво произнесла:

— У вас замечательная… роговица глаза. Замечательная!

«Как она могла это заметить, если не видит дальше своего носа? — подумала Ксения, теперь уже чувствуя брезгливость к болезненно любопытной девице. — Откуда этот анатомический интерес?»

Тут послышалось попутное замечание «рисовальщика»:

— Да-да-да, вот именно-с, выдающийся материал! Надо будет это использовать для опытов… — впрочем.