Даурия

Минут через сорок на трех грузовиках с пулеметами пожаловали на Новую улицу японцы. Масюков в сопровождении японских офицеров обошел все дворы, где размещались дружинники.

– За сеном кто-нибудь у вас ездил сегодня? – спрашивал он казаков. Но всюду слышал одно.

– Никак нет, – отвечали ему взводные и отделенные командиры и удивленно спрашивали, что случилось.

Японские офицеры настороженно прислушивались к ответам, ко всему приглядывались и разочарованно покусывали толстые вывернутые губы…

Вскоре после этого заговорщики снова сошлись у Кибирева. Кибирев предложил им начать переговоры с партизанским командованием.

– Нам нужно знать заранее, – сказал он, – – как отнесутся партизаны к тому, что мы затеваем. По слухам, Красная Армия скоро дойдет до Байкала. Нам нужно поторопиться, если мы думаем чего-либо достигнуть. Рассчитывать только на свои собственные силы мы не можем. Необходимо прощупать, как отнесутся к нашей программе партизаны.

С его предложением все согласились, и в тот же вечер они с Каргиным написали письмо Журавлеву, в котором выражали желание встретиться для переговоров по очень важному делу.

XXIX

Посланные Каргиным к Журавлеву дружинники из сотни Андрона Ладушкина в ночь на двадцать пятое января были задержаны заставой Девятого партизанского полка. Спешенных и обезоруженных, привели их под конвоем в штаб. Дежурным по штабу был в ту ночь Роман Улыбин. В одном из дружинников признал он подозерского охотника Капитоныча, с которым познакомился во время охоты на коз в марте восемнадцатого года.

– Здорово, – коротко приветствовал его застуженным басом лесной нелюдим в косматой маньчжурской папахе.

– Здравствуй, здравствуй, – сдержанно усмехнулся Роман. – Какими судьбами к нам?

– Письмо привез вашему главному.

– От кого?

– От Каргина и Кибирева.

– Давай его сюда. Поглядим что за письмо.

– Не могу. Приказано передать только Журавлеву. Не вяжись ко мне, а давай буди его поскорее. Дело у нас срочное, – сердито шевеля мохнатыми бровями, прорычал Капитоныч, недовольный тем, что приходится много разговаривать.

Роман решил с ним не спорить и пошел будить Журавлева. Приоткрыв половинку филенчатой двери, он боком протиснулся в скупо освещенную привернутой лампой горницу поселкового атамана, где спал на деревянном диване у жарко натопленной печки недомогавший в те дни Журавлев.

– Павел Николаевич! – дотронулся он рукой до его плеча. – Важные новости. Прибыли парламентеры от орловской дружины.

Журавлев тотчас же оторвал от подушки в красной наволочке всклокоченную лобастую голову. Сел, прибавил в лампе огонь и стал застегивать воротник гимнастерки. Затем пригладил волосы, поправил на себе поясной ремень и приказал ввести парламентеров.

Войдя в горницу, Капитоныч прежде всего помолился на образа, а потом молча и с достоинством отвесил поклон Журавлеву.

– Ну, что скажешь, старый служивый? – глядя на Георгиевские кресты на полушубке Капитоныча, спросил Журавлев.

– Письмо тебе, – достал Капитоныч из своей папахи прошитый нитками и залитый сургучом пакет.

Журавлев взял пакет, не спеша распечатал, прочитал и весело улыбнулся.

– Хорошо. Посоветуюсь с кем надо, а потом дадим наш ответ… Отведи служивых на кухню и вели накормить, – приказал он Роману, – а сам сейчас же позови ко мне Василия Андреевича и Бородищева.

Василий Андреевич с работниками своего организационно-инструкторского отдела жил в доме через дорогу от штаба. Когда Роман пришел к нему, он еще не спал, хотя был уже третий час ночи. С давно потухшей трубкой в зубах сидел он за трофейной пишущей машинкой и при скудном свете жестяной лампешки сосредоточенно отстукивал по клавишам крепкими смуглыми пальцами. «Опять, видно, воззвание какое-нибудь сочиняет. И когда только спит человек?» – подумал Роман о нем с восхищением и теплотой.

Романа Василий Андреевич встретил довольным возгласом:

– А, племяш! Кстати, брат, зашел, кстати. Я тут, понимаешь, с вечера бьюсь над одним воззваньицем. Послушай, как оно у меня получилось. По-моему – ничего. Но все-таки ты послушай. На свежую голову, глядишь, и подскажешь что-нибудь дельное, – и, не дав Роману опомниться, стал увлеченно читать.

– Хорош-шо! – с полным убеждением объявил Роман, так как давно считал, что лучше дяди никто не напишет. До сих пор он помнил его обжигающее душу воззвание, которое читал в восемнадцатом году в Чите, когда красные оставляли ее.

– Значит, ничего, говоришь? – лукаво усмехнулся Василий Андреевич.

– Какое там ничего… Прямо здорово! – с еще большей убежденностью подтвердил Роман.

– Экий ты, брат, восторженный, – погрозил ему пальцем Василий Андреевич, – хитришь ведь, огорчать старика не хочешь.

– Да нет же… У меня и в мысли этого не было.

– Ладно, ладно… Давай рассказывай, с чем пожаловал.

Узнав, что приехали парламентеры, Василий Андреевич принялся ругать Романа.

– Так что же ты молчишь? Вон какие новости, а ты битый час торчишь у меня и помалкиваешь. И когда ты научишься порядку? – горячился он надевая полушубок и одновременно прибирая на столе бумаги. Роман, посмеиваясь, молчал.