Даурия

С той особой, как бы небрежной, молодцеватой посадочкой, которой умеют при случае щегольнуть лихие наездники, въехал он в волокитинскую ограду через распахнутые настежь ворота. В ограде уже стояло десятка два оседланных партизанских лошадей. Два молодых паренька с непомерно длинными драгунскими саблями на боку и с гранатами на поясах носили из амбара ведрами овес и щедро сыпали его лошадям прямо на землю. Федоту не понравилось, что на квартире, где он заведомо считал себя хозяином, бесцеремонно распоряжаются, и, чтобы придраться к чему-нибудь, прикрикнул на пареньков:

— Что вы тут, обормоты, расхозяйничались! Сорите овес направо и налево. Безобразничать-то шибко нечего. Овес, он денег стоит.

— Катись-ка ты со своими указками подальше, — огрызнулся один из пареньков, стараясь говорить басом.

— Ах ты, шибздик! — рассвирепел Федот и схватился за маузер. Паренек, ополоумев от страха, кинулся в дом. Оттуда он вышел в сопровождении пожилого, со скуластым лоснящимся лицом партизана в синей далембовой куртке.

— Ты чего, браток, шеперишься? Пошто ребятенок обижаешь? — с добродушной усмешкой спросил у Федота скуластый.

— Овес они тут почем зря сорят. Зачем же хозяев напрасно обижать?

— А хозяев-то здесь, браток, нету. Видать, с белогвардейцами удрали. Мы в доме ни одной живой души не нашли.

— Ну, тогда другое дело, — сказал Федот и почувствовал, что стало ему невыносимо скучно. Он слез с коня, привязал его к столбу с железными кольцами и пошел в дом.

На кухне уже вовсю хозяйничали партизаны. Один из них заводил в желтом медном тазу тесто для лепешек, другой растапливал плиту, а третий щипал лучину для самовара. Остальные слонялись по просторной горнице и от нечего делать разглядывали на стенах бесчисленные фотографические карточки казаков и казачек в затейливых рамках, которые в прежнее время с замечательным искусством делали каторжане в Горном Зерентуе. Один из партизан при виде Федота ткнул пальцем в одну из карточек и спросил у него:

— Сдается мне, что это ты тут, товаришок, восседаешь? Уж не родственник ли ты хозяину?

Федот подошел, взглянул на карточку и криво рассмеялся:

— Я это, не ошибся ты. Это я еще на действительной снимался в Чите. А карточка моя сюда потому попала, что я у хозяина-то шесть лет в работниках жил.

— Вот как! Наверное, сейчас поблагодарить хозяина пришел, — иронически рассмеялся партизан.

— Поблагодарил бы, да только его уже наши расхлопали, — ответил Федот и, сорвав со стены свою карточку, сунул ее в карман штанов и пошел прочь из дома. На душе у него было пусто и сиротливо.

Покинув волокитинскую усадьбу, решил он заехать к Каргиным. Но и там дома оказались только отец Каргина, глухой, пучеглазый старик, с дочерью Соломонидой, костлявой и веснушчатой старой девой. От Соломониды Федот узнал, что сам Елисей в дружине, а его семья бежала в караулы. Посидев у Каргина и напившись чаю, Федот словно неприкаянный пошел по поселку.

И тут ему снова подвернулся Никула. Никула гнал с водопоя кобылу и похожую на теленка большеухую тощую корову. Федот спросил, не знает ли Никула, где можно достать спирту или ханьшина. Никула расцвел в улыбке и ответил, что выпить можно у него, что у него с самой Пасхи хранится про запас бутылка заграничного спирта. Федот пошел к нему.

Никула подмигнул Лукерье, и она наварила целую тарелку яиц, нарезала хлеба, достала из подполья запотевшую бутылку со спиртом. При виде бутылки Федот потер нетерпеливо руки.

Угостив как следует своего гостя, Никула рискнул рассказать ему историю с сапогами и шароварами, утаив, однако, что взял он на хранение не только эти вещи, но и многое другое. Федот от души возмутился.

— А ты не запомнил на морду этого соловья-разбойника? — спросил он у Никулы. — Показал бы ты его мне, так я бы научил его, как такими делами заниматься.

— Запомнил. Я этого гуся хоть из тысячи сразу узнаю.

— Тогда ты только покажи мне его. Я у него эти сапоги вместе с ногами вырву.

Никула взглянул в окно и испуганно ахнул:

— Вот холера. Легок на помипе-го.

— Кто?

— Да тот самый, что сапоги с меня снял. Вон погляди, — показал Никула в окно. — Он уже и сапоги и штаны на себя напялил.

— Значит, сейчас сапоги снова у тебя будут. Да ты не робей, — покровительственно хлопнул Федот Никулу по плечу.

Привязав коня, приехавший ветром вломился в избу и еще с порога закричал:

— Ну, казара, где у тебя буржуйские вещи?

— В чем дело, братишка? — поднялся навстречу ему Федот. — Что ты тут повышенным тоном с мирным населением разговариваешь?

— Да ведь этот зловредный дядька у себя буржуйское добро прячет.

— Нет у него никакого буржуйского добра, и ты лучше не вяжись к нему.

— Как нет, ежели он мне сам в этом сознался! — возразил партизан.

— А я тебе русским языком говорю, что нет. Понятно?

— Ты брось мне арапа заправлять. Я не маленький, — не унимался партизан. Тогда Федот выхватил из кобуры маузер и скомандовал громовой октавой: