Даурия

— Зачем ты его таскаешь? — сказал он Роману, свирепо вращая круглыми коричневыми глазами. — Устрой ему секим башка — и с плеч долой. Смотреть мне на него тошно. Отец его моему папашке морду бил, мучил. Не могу терпеть такой падла, — плюнул на юнкера Малай.

— Катись-ка ты, Малайка, подальше! Нечего к парню вязаться.

Малай показал юнкеру язык, обругал его по-татарски и ускакал. В сумерки южнее поселка Байкинского на передовой партизанский отряд нарвались убегавшие из Мунгаловского семьи Архипа Кустова, Платона Волокитина, Серафима Каргина с ребятишками, Дашутка с Веркой и многие другие.

Завидев скачущих им навстречу партизан, беженцы решили, что пришел их последний час. Бабы и девки начали молиться Богу, ребятишки заплакали, стали зарываться под подушки и узлы с одеждой.

Татарин Малай очутился около беженцев одним из первых. Раньше, работая в старательной артели, он часто бывал в Мунгаловском. У Кустовых, Волокитиных и Барышниковых часто покупал для артели муку и мясо и знал каждого человека в этих семьях.

— Э, мунгаловские барыни-сударыни! — скаля зубы, воскликнул он, подскакав к беженцам. — Куда это вы побежали?

— В гости поехали, а не побежали, — смело ответила ему Дашутка.

— Где же это нынче престольный праздник? Не слыхал, не знаю. Скажи лучше, что удираете, барыни-сударыни. Мы вам за это секим башка устроим.

— Зачем же ты баб, Малай, пугаешь? — прикрикнул на него один из партизан.

— Зачем пугаю? А ты знаешь, что эта за мадамы? Это мунгаловские буржуйки. От нас бегут, собачья кровь.

— А кони-то у них добрые, — сказал тогда партизан на сивой низкорослой кобыленке. — Я свою сивуху вот на этого воронка сменяю, — показал он на каргинского коренника.

— А я своего кабардинца без придачи тебе, девка, за твоего гнедка отдам, — обратился к Дашутке чубатый скуластый парень и спрыгнул с седла.

— Правильно. Раз это буржуйские кони, бери, ребята, какой кому нравится. Хозяева у них небось в белых ходят.

— Все в белых. Верно, — подтвердил Малай.

Скоро лучшие кони беженцев были выпряжены. Партизаны заседлали их и, оставив взамен своих выморенных переходами сивух и саврасок, ускакали дальше.

— Что же теперь делать будем? — спросила Серафима Дашутку. — Одни коней взяли, другие и нас порешить могут.

— Домой надо ехать. Давайте запрягаться и поедем, — сказала Дашутка.

В это время показались главные силы полка. Кузьма Удалов подскакал к беженцам, спросил:

— Это что за табор, гражданочки?

— От вас бежали по дурности, да на вас же и нарвались, — сказала Дашутка.

— А что ж от нас бегать? С бабами мы не воюем.

— Да ведь про вас всякое наговорили. Вот мы и поверили.

— Коней у вас уже подменили, что ли?

— Подменили ваши, которые передом ехали.

— И правильно сделали. В другой раз бегать не будете. Возвращайтесь-ка поживее домой, лучше будет, — посоветовал им Кузьма и уехал, сопровождаемый ординарцами.

Причитая и охая, ругая самих себя, принялись женщины запрягать оставленных им лошадей. Добротная казачья сбруя приходилась не по плечу этим богоданным одрам, хромым и костлявым. Хомуты были велики или тесны, а на подпругах седелок, чтобы застегнуть их, приходилось прокалывать новые дыры. Партизаны проезжали мимо и, догадываясь, в чем дело, беззлобно подшучивали над женщинами:

— Добегались…

— С чего это в цыганы-то записались?

— Всучили вам кляч, нечего сказать! На себе их теперь потащите.

Было уже совсем темно, когда поравнялась с беженцами сотня Романа.

— Что за люди? — окликнул он женщин, остановив коня, и услыхал в ответ обрадованный голос Дашутки:

— Роман!

Она кинулась к нему, счастливо всхлипывая и поправляя платок на голове.

— Ты откуда тут взялась?

— Ой, и не спрашивай лучше, Рома. От вас, бабы глупые, убегали. Да и я за ними увязалась… Ох, и натерпелись мы страху-то! Малайка зарубить нас хотел, да другие, спасибо им, не дали. А вот коней у нас всех подменили.

— Ну, это не беда. Других наживете, — черствым голосом сказал Роман, недовольный тем, что Дашутка оказалась среди беженцев. — И с чего это ты бегать вздумала? Денег много накопила? Бегать от нас нечего, мы не звери какие-нибудь.

— И не побежали бы, да в поселке такое содеялось, что лучше и не говорить. Вас теперь многие пуще огня боятся.

— С чего же это?

— А ты разве ничего не слыхал? Ведь твоего отца зарубили и всех низовских фронтовиков.

— Отца убили? — качнулся Роман в седле, как от удара, и на засыпанном звездами небе не увидел ни одной звезды. Судорожно глотнув воздух, спросил: — Кто убил-то?

— Каратели к нам приходили. Сергей Ильич им и выдал всех, на кого зуб имел. А на твоего отца он из-за тебя крепче всех злобился.

— Вот это обрадовала ты меня! — проговорил Роман и с ненавистью взглянул на юнкера, которого все еще возил за собою. — Раз съели отца и фронтовиков, пусть и от нас теперь пощады не ждут!..

В это время к нему подошла Серафима Каргина:

— Здравствуй, Роман Северьяныч.

— Здравствуй. Значит, съели твой муженек и Сергей Ильич моего отца? Ну, да ничего. За нами не пропадет.

Серафима затряслась от страха, не зная, что сказать ему. Но ее выручила Дашутка: