Давай начнем все с начала (ЛП)

– Ты и не должен был ее защищать, – настаивает он голосом, похожим на рокочущий рык, – это моя обязанность.

Другой он закатывает глаза и выпрямляется, оттолкнувшись от разрушенного пианино. Он окидывает инструмент скорбным взглядом, после чего поправляет манжеты и полы пиджака.

– Хорошо же ты справляешься с этой обязанностью, – саркастично бросает он. – Отправился во времени туда, где она не существует… и потом потерял ее. И это меня называют беспечным.

У Люцифера глаза начинают подергиваться от ярости.

– Не думай, что знаешь меня – знаешь нас. Ты тень, бледная копия, дурное воспоминание. Ты то, что я оставил позади десятилетия назад.

На прошлого Люцифера его резкие слова как будто бы не оказывают никакого воздействия – он выглядит просто уставшим и осунувшимся.

− И вот где ты сейчас. – Он отпихивает Люцифера в сторону и направляется к бару, где наливает себе виски, выпивает его залпом и указывает на будущего себя пустым стаканом. – Знаешь, твоя дочь пришла сюда, чтобы попросить позаботиться о ее матери… потому что она больше не будет существовать. Потому что ты слишком упрям, чтобы признать последствия того, что сделал – тот факт, что твое пребывание здесь все изменило. Ты даже не знал, что она тут была. Может, ты бы знал, если бы не был занят тем, что трахал бледную копию, тень своей покойной жены.

Он бросает его же собственные слова обратно в Люцифера, выплевывая их, будто нечто отвратительное на вкус.

Перо в руке Люцифера внезапно словно бы обжигает ему ладонь.

Он думает о том, что сделал – думает о временных линиях, бабочках и тошнотворной перспективе того, что, возможно, уничтожил ту, кого любит больше всего на свете.

Он этого не хотел – он просто хотел вернуть жену. Хотел вернуть свою жизнь. Хотел просто снова дышать.

Вместо этого он, возможно, утратил все. К горлу подступает тошнота.

− Ты прав, − бормочет он.

− … Что, прости?

− Ты прав, − повторяет он, ощущая невыносимую тяжесть в груди. – Что я наделал?

Земля словно уходит у него из-под ног, а разум услужливо подкидывает воспоминание.

− У тебя сегодня отлично получилось, дорогая, − бормочет он, целуя Рори в макушку. – Я тобой горжусь.

Рори довольно улыбается. Он бросает ключи на стол и взъерошивает ей волосы.

− А теперь спать.

Она кивает, но медлит внизу лестницы.

– Тебе не кажется, что я напутала в середине?

Он усмехается и складывает руки на груди.

– Все было идеально, уж мне ли не знать, – заверяет он ее.

Он никогда не давал сольных концертов – если не считать того раза, когда играл вместе с Моцартом для главы Зальцбурга – но никто не разбирается в игре на пианино лучше него. Ни у кого нет такого идеального музыкального слуха, хотя у его дочери есть потенциал сравняться с ним в мастерстве.

Рори снова кивает, но по-прежнему озабоченно покусывает губу. Она перфекционист, а потому Люцифер не сомневается, что она прокручивает в голове сыгранное произведение снова и снова. Он знает, что застанет ее утром за исполнением того отрывка, который, по ее мнению, получился неудачным.

Он знает, что она унаследовала это от матери.

У него сжимается сердце при мысли о ней. Она не имела ни малейшего понятия о каденции, аккордах и темпах, но все равно вслушивалась бы в каждую сыгранную ноту. Она бы вскочила с места по окончании, неистово аплодируя с гордой улыбкой на лице. Она была бы рядом с ним, когда их дочь являла свой талант миру.

Но нет смысла на этом зацикливаться – его не было ни год, ни восемь лет спустя.

– Пошли, – он кладет руку на поясницу Рори и ведет ее вверх по ступеням, – пора спать, маленький Бетховен.

Гордость за нее служит редким убежищем от боли, позволяя Люциферу легко заснуть. Он просыпается, только когда его будит Рори.

– В чем дело? – спрашивает он хриплым со сна голосом, когда видит ее переминающейся у края кровати.

Она снова закусывает нижнюю губу и неловко переступает с ноги на ногу.

– Сегодня там присутствовали мамы всех участников.

Он замирает.

– Мы это обсуждали, Аврора, – тихо бормочет он.

– Разве?

– В каком смысле? – нахмуривает он.

Она вздыхает и жестом просит его подвинуться. Он подчиняется, и матрас прогибается под ее весом, когда она садится рядом с ним, опираясь на спинку кровати.

– Папочка, – начинает она, беспокойно выкручивая покоящиеся на коленях руки, – мне уже двенадцать. Я заслуживаю знать.

Ей не нужно пояснять: он знает, о чем она.

И знает, что она, скорее всего, права.

Она достаточно большая, чтобы знать, что он Дьявол, летать в рай с Чарли и ухаживать за собственными крыльями.

Она достаточно большая, чтобы знать, что случилось с ее матерью.

– Как тебе известно, у меня много братьев и сестер, – начинает он, потянув за торчащую из простыни нитку. – Помимо дяди Аменадиэля, Задкиэля и тети Азраэль.

Рори кивает.

– У меня есть еще брат-близнец.

– Правда? – удивленно переспрашивает она.

– М-м, – хмыкает он. – И еще одна сестра Саракиэль.

– Ты никогда о них не говорил.