Давай надеяться на лучшее

Пьянящее ощущение счастья от того, что нас стало вдвое больше, вызывается такими простыми ситуациями, что человек, не побывавший в нашей шкуре, никогда этого не поймет. Вспомнить, что забыл что-то купить в магазине, – и сбегать в него еще раз, не беря с собой упрямых деток. Разделить на двоих приготовление еды, стирку и мытье посуды. Давать друг другу возможность отоспаться. Прервать процедуру укладывания, когда силы исчерпаны, и передать дело другому. Закрыть дверь в ванную, чтобы побыть в уединении в туалете или в душе. Две пары рук, которые поднимают и носят, утешают и играют, обнимают и щекочут. Две пары ног, которые ходят и ползают, бегают и догоняют. Вот так все и было задумано. Вот так все и должно было быть.

Когда под вечер дети засыпают, мы продолжаем разговаривать, пить вино, заниматься любовью и снова разговаривать. И лишь когда часы показывают три, мы констатируем, что пора спать. Скоро дети проснутся. Мы должны поспать хотя бы несколько часов. И мы ложимся, измочаленные, но переполненные эндорфинами, еще какое-то время переговариваемся шепотом в темноте. Наконец мы все же замолкаем. Он засыпает первым, лежа на спине, и его губы издают звук «пфф» на границе между сном и реальностью. Я прислушиваюсь к ним. Думаю о том, что это самые прекрасные звуки «пфф», которые я когда-либо слышала. Моя рука лежит между его ладоней, посреди башни из ладоней на его обнаженной груди. Взглянув на него в последний раз, я закрываю глаза. Скоро настанет новый день в семье, которой мы стали, хотя и не верили, что это когда-либо с нами случится.

* * *

Отпуск подходит к концу. Стокгольм снова заполняется людьми. Вагоны в метро уже не такие пустые, как раньше, на парковочных местах на моей улице полно машин, а на площадках в парках снова стали играть дети, живущие в нашем квартале. В моем телефоне все чаще звякают сообщения от друзей, возвращающихся из отпуска. Они предлагают встретиться, но я избегаю называть конкретные даты. Осталась неделя до того, как откроются садики и я вернусь к своей работе. Эту неделю я хочу провести с семьей, не строя никаких планов. Мне хочется, чтобы в календаре было пусто, – только те дела, которые мы придумаем себе все вместе.

Подруги убеждены, что я вступила в секту. Во всяком случае, одна из них употребила это слово, когда я вскользь упомянула, что мы собираемся обручиться и съехаться. В последний месяц я не успевала встречаться с ними так часто, как раньше, лишь докладывала о своей жизни эсэмэсками. Извинялась, ссылаясь на то, что сейчас очень много всего, недели проносятся мимо, но обещала, что мы скоро увидимся. Они говорят, что рады за меня, но все чаще подчеркивают: странно, что они до сих пор не познакомились с ним, с моим новым избранником. Говорят, что это удивительно. Что им хотелось бы познакомиться. Указывают – слишком часто, чтобы я могла это просто игнорировать, – что перемены в моей жизни произошли невероятно быстро. Когда они пишут мне об этом, со мной что-то происходит – это подозрительно напоминает чувство стыда, и я поскорее выключаю дисплей телефона, где их сообщения висят в самом низу беседы, оставшись без ответа. Я думаю, что скоро возьмусь за это дело.

Твои родители тоже говорят, что все произошло слишком быстро. Говорят, что они не успевают за развитием событий, и в разговоре за ужином, после нескольких часов со мной и Иваном, они просят меня рассказать все начистоту. Чуть раньше Иван заявил, что у него теперь есть новая сестричка. Гнетущую тишину, воцарившуюся после этого сообщения, трудно было не заметить. Я, намекавшая, что мы иногда встречаемся и не планируем создавать семью, почувствовала себя пойманной с поличным. Неуклюжий смешок, которым я пыталась разрядить обстановку, прозвучал в комнате очень одиноко. За ужином на меня сыплются вопросы. «Кто этот человек?» – спрашивают они. «Вы с ним вместе, это всерьез?» – интересуются они. «Похоже, все завертелось слишком быстро», – комментируют они. «Нам просто важно понять – где во всем этом Аксель?» – выпаливают они наконец. Затем повисает неловкая пауза. Твой папа откашливается. «Мы, конечно же, желаем тебе добра, – подчеркивает он. – Ничего другого. Просто пойми, что это для нас очень трудно. Становится так ощутимо, что его… нет». На слове «нет» голос изменяет ему, последние звуки он произносит шепотом. Снимает очки, мокрые от слез. Больше ничего не говорит. Твоя мама тоже молчит. Мне кажется, настал мой черед что-то сказать, но я понятия не имею, что говорить.