Давай надеяться на лучшее

И в эту ночь мне не удается заснуть между теми моментами, когда Иван просыпается, требуя грудь. Часами я лежу без сна, думаю, извожусь. Тем временем ты, похоже, сладко спишь – по крайней мере, крепко, но сейчас ты редко просыпаешься отдохнувшим. Я постоянно укоряю тебя твоей рабочей нагрузкой, указываю на то, что она избыточна, что ситуация неустойчива. Ты все больше замолкаешь. Уходишь в себя. Говоришь, что только немного поработаешь, когда я иду ложиться спать. Затем час проходит за часом. Я слышу, как ты стучишь по клавиатуре в кухне, за дверями нашей спальни. Когда ты наконец заходишь в комнату и ложишься, уже давно за полночь. Я притворяюсь, что сплю. Иван ворочается во сне и хнычет, когда ты шуршишь одеялом, ложась рядом со мной. Во сне мы не обнимаем друг друга. Давно перестали это делать.

Кроме того, мы дали согласие на квартиру в нескольких кварталах от того места, где мы живем. На самом деле не предполагалось, что так получится, но вдруг возникла такая возможность, и мы просто не смогли сказать «нет» – и теперь остался ровно месяц до переезда, когда мы покинем нашу любимую квартиру ради новой, не такой красивой, но куда более практичной и удобной. После тринадцати лет бесплодных ожиданий в стокгольмской очереди на жилье[7] вдруг появилось предложение – большая трешка неподалеку от того места, где мы живем, и в одном из наших разговоров о будущем я привела тебе массу аргументов, почему мы должны согласиться. Потому что она удобнее. Потому что она больше. Потому что там есть лифт. Потому что там большой балкон. Потому что там мы лучше устроимся. Потому что это контракт аренды, а такие варианты в Стокгольме с неба не падают. Потому что это наиболее разумно. Сейчас кажется, что слишком многое надо сделать, но со временем станет лучше. С большим лифтом мы сможем закатывать коляску прямо в квартиру, когда Иван заснул на прогулке. Мы сможем обустроить Ивану отдельную комнату. У нас будет гигантский балкон с вечерним солнцем, где мы сможем ужинать в теплое время года. У тебя будет свое место для работы.

Я изложила все аргументы, и через некоторое время ты согласился. Нам следует ухватиться за такой шанс, раз он возник – даже если это немного не вовремя. Мы можем нанять фирму по организации переездов, которая поможет нам все вынести и перевезти. Единственное, что нам нужно сделать в ближайшие недели, – это продать нашу нынешнюю квартиру, упаковать всю нашу жизнь в коробки и потом распаковать их на новом месте. Разве мы не справимся? Мы пришли к выводу, что справимся. Должны справиться. Как и со всем остальным. «Кто знает, – сказала я, – через несколько лет мы, возможно, будем сидеть в нашей большой квартире и со смехом вспоминать тот напряженный период, который у нас сейчас». «Может быть», – проговорил ты, но голос у тебя звучал уныло. Казалось, ты сомневаешься. Да и я тоже. Я тоже сомневаюсь. Пора бежать упаковывать вещи.

Ноябрь 2014

Послезавтра твои похороны. Мы ждали больше месяца. Все чаще я не находила себе места, ощущала нетерпение – ну когда же наконец похороны, чтобы мы могли перейти на новую стадию? Я вступила в несколько групп в соцсетях, где молодые люди, переживающие горе, общаются, делясь мыслями и опытом. Сама я не написала ни одного поста, однако внимательно прочитывала то, что пишут другие. Часто повторяющаяся тема – как друзья и окружение исчезают после похорон, возвращаются к своим делам, и в жизни воцаряются пустота и одиночество совершенно иного типа. Другая тема – что похороны это рубеж, настоящее прощание, а до того все как бы не по-настоящему. Все это в сочетании с моим желанием быстро промотать первый год и сразу перейти на четвертую стадию горевания приводит к тому, что я с нетерпением жду похорон. Я жду – и боюсь.

Я уяснила себе, что мы – самые близкие родственники – будем сидеть в большом зале впереди, возле самой урны. Взгляды всех гостей будут направлены на нас. Судя по принятым заявкам, я насчитала, что придет человек сто пятьдесят. Я нервничаю, когда думаю обо всех этих людях. С тех пор, как ты умер, я общалась с людьми лишь в небольших группках. Мне нехорошо от одной мысли, что придется сидеть на первом ряду. Держать Ивана, пытаться дышать. При мысли о том, что наша судьба будет выставлена на всеобщее обозрение, у меня начинают трястись руки. Во всем теле начинается зуд, стоит мне подумать, как они все будут жалеть меня, как я буду сидеть там, воплощая собой все их самые кошмарные сны. Как они будут крепко сжимать друг другу руки, сидя на скамьях, думать о том, как они благодарны, что моя участь не постигла их. Я отбрасываю мысли о том, чтобы отменить церемонию, и пытаюсь думать о более насущных проблемах. Думаю о том, во что одеть Ивана. Кто будет сидеть рядом со мной и возьмет на себя Ивана, если он раскричится или я потеряю над собой контроль. Как мы доберемся до часовни. Как мы доедем обратно. Что мы будем есть на ужин в тот день. Кто останется ночевать.