Давай переживем. Жизнь психолога-спасателя за красно-белой лентой

Приезжаем на место и паркуем машину возле большого холма, через дорогу от кладбища. Даже отсюда я вижу, что немало надгробий разрушено, причем многие из них совсем новые. Это говорит о том, что причина разрушений не время – ведь оно способно рано или поздно стереть и уничтожить что угодно, – а человеческий фактор.

Человек рождается, живет какое-то время, а затем умирает. Второй человек мастерит ему гроб, третий хоронит этого умершего, четвертый ставит надгробие из камня. А потом приходит пятый человек и уничтожает все в радиусе поражения – другого себе подобного человека и даже результат труда четвертого – каменное надгробие.

Мы ждем начала траурной процессии – их должно быть две: сначала одни похороны, затем вторые. Оба погибших – шахтеры. Где-то за большим холмом, возле которого мы стоим рядом с припаркованной машиной, сначала раздаются несколько выстрелов. Одиночные. Потом раздаются автоматные очереди. Интенсивные. Кажется, что если подняться на холм, то сразу за ним и идет боестолкновение.

Раздаются первые взрывы – что-то рвется с тяжелым неприятным скрежетом там же, за холмом. Меня беспокоит одна-единственная мысль о том, что я не хочу оставлять свою супругу вдовой. Я совершенно не думаю о себе, я сейчас думаю только о своей супруге. Если меня сейчас заденет или накроет здесь, то мне будет ее очень жалко – пострадаю не я, а она. Эти мысли и ощущения запомнились мне. Прошло уже более пяти лет, а я до сих пор отчетливо помню, как начались первые одиночные выстрелы, которые стремительно перерастали в какой-то хаос, симфонию войны, где каждый инструмент – ствол того или иного оружия – претендовал на свою первую кровавую партию.

Мы переходим через дорогу и спускаемся к кладбищу.

Похороны. Они проходят под звуки взрывов и несмолкаемые выстрелы. Собравшихся людей много – все пришли попрощаться с покойником. Кто-то из женщин с черным платком на голове сквозь скорбь и плач не выдерживает и кричит:

– Сколько можно стрелять по нам?

Она кричит в никуда. Выстрелы не смолкают – женщину снова никто не услышал.

В основном нам приходится работать с истероидными реакциями, но их не так много. Если похоронная процессия идет относительно спокойно, без острых реакций, то мы просто стоим в стороне. Если начинается истерика – сразу отводим человека в сторону. Если кто-то плачет и не может успокоиться и остановиться – мы даем ему питье, начинаем с ним говорить. Важен тактильный контакт – достаточно слегка положить руку на плечо, чтоб человек на уровне ощущений понял, что он не один в эту минуту.

Хоронят второго погибшего. Он лежит в открытом гробу, и я вижу, как сильно обгорел человек – его лицо и руки красного, неестественного цвета. Одна из пожилых женщин начинает терять сознание, ее подхватывают под руку, а я иду за медиком – «скорая» стоит возле дороги.

Мы едем обратно на базу – к зданию МЧС. На многих домах заметны сколы, а почти все окна на верхних этажах домов обклеены скотчем – белый косой андреевский крест. При попадании в окно скотч защитит от разлета осколков стекла.

Наш водитель – местный эмчээсник – рассказывает, что после обстрела или очередного прилета снаряда на место сразу же приезжают работники коммунальных служб и, насколько это возможно, приводят в порядок пострадавшую территорию: собирают осколки, что-то подбеливают, где-то подкрашивают и уезжают. Эти работники коммунальных служб лично для меня – настоящие герои, но говорят ли о них нам? Слышим ли мы об их подвигах? Нет, вместо них – одна сплошная попса.

Город Донецк, несмотря на то что уже второй год здесь идет война, чистый и ухоженный. По крайней мере, именно такое впечатление складывается у меня.

Мы приезжаем к зданию МЧС и опять проходим в ситуационный зал. Ждем следующее совещание, на котором снова будут зачитывать фамилии, распределяя нас по новым группам сопровождения траурных мероприятий.

В этот раз мы едем вдвоем с местным сотрудником. Мне называют марку машины, регистрационный номер и говорят, где она находится, – всего в нескольких кварталах отсюда.

Я иду по донецким улицам, прохожу мимо блокпоста – сложенных один на другой бетонных блоков с оборудованными бойницами – отверстиями, позволяющими вести огонь из укрытия. Предполагаю, что я сейчас неплохой вариант для провокации – человек с большими белыми буквами на спине: «МЧС России».

В указанном месте меня ждет мой напарник на его белой «семерке». На этот раз нам предстоит ехать в город Макеевку, который находится совсем рядом с Донецком. Пока мы едем, водитель рассказывает, что руководство ценит тех сотрудников, кто не ухал из города, когда начались боевые действия, хотя многие люди сразу уехали в Россию. Ценят тех, кто остался и продолжал работать, несмотря ни на что – ни на частые обстрелы города артиллерией украинских вооруженных сил, ни на постоянные выезды в населенные пункты, которые оказались на линии огня. Водитель рассказывает: