Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

— Без вашей, Леонтий Петрович, помощи мое профессиональное расследование мало что даст. Гроша оно ломаного не стоит, ведь вы, как я сумел выяснить, посвящены в эту историю даже глубже, чем сочли нужным сообщить нам. Это ваше право, — предупредительно поднял руки журналист, обнажая черные от пота подмышки. — Поверьте, я могу быть вам полезен. И вдвоем всегда легче. Клянусь, мы распутаем эту историю. Расхлебаем эту кровавую кашу.

— Да-а, история эта гораздо запутанней, чем вы можете догадываться, дорогой мой товарищ из прессы, — с загадочным видом сдвигая брови, произнес Леонтий Петрович. Он тянул время, потому что никак не мог решить, рассказывать ли этому кающемуся негодяю, каким издевательским образом извернулось течение дела.

— А начинать распутывание лучше не насухую, — в руках Петриченки оказалась бутылка коньяка. Дорогого на вид. Подполковник был почти равнодушен к алкоголю, считая, как и Аристотель, пьянство добровольным сумасшествием, но понял, что в данной ситуации чай был бы неуместен.

— Ну что ж, — начал было он, но продолжить фразу не сумел, ибо увидел, что пухлая редакторская лапа, поставив бутылку в центр стола, потянулась к перевернутому карандашному стакану. Тут же подполковник вспомнил, кто у него сидит в этой импровизированной клетке, и нервно вскрикнул:

— Нет!

— Что «нет»?! — озадаченно замер гость.

— Не из этого же… Там, на кухне, шкаф. Со стеклышками. Возле плиты… просьба сходить за посудой. Рюмки, нож…

Разумеется, Петриченке эта просьба показалась странной, но он счел за благо не высказываться по этому поводу. Собственно, и так было ясно, что старикан со странностями. Журналист встал и пошел на кухню. Как только он скрылся за дверью, подполковник кинулся к столу, комкая газету, схватил стакан, занес бумажный ком для удара. Таракана не оказалось. Вернувшийся с рюмками гость застал хозяина в странной позе — с занесенными руками. В одной стакан, в другой изуродованная газета. Взгляд вперен в стол.

— Что-то случилось?

Леонтий Петрович только покосился в ответ. Что он мог объяснить? Честно говоря, исчезновение насекомого нарушителя из абсолютно надежной деревянной камеры подействовало на него не менее сильно, чем бегство истерзанного Ромкиного образа из пределов составившейся в сознании мучительной клетки.

— Наливайте, — прохрипел он.

Петриченко не заставил себя ждать. Оранжево-маслянистая жидкость бесшумно наполнила граненые водочные стаканчики. Гость достал из кармана пиджака теплый лимон, но нарезать не успел. Хозяин, освободив руку от газетного комка, неучтиво осушил свой стакан. И опять Петриченко не стал высказываться. Просто продолжил приготовление лимона. Леонтий Петрович подцепил согнутыми стариковскими пальцами одну из первых долек и, зажмурившись, бросил в рот.

— Дело вот как, — сказал он, закусив. После этого последовал рассказ о событиях, происшедших после того, как он со скандалом покинул кабинет Петриченки. Леонтий Петрович ничего не утаил, никаких деталей, даже обидных для себя. Не утаил и сомнений по поводу достоверности обысканной клетки, а стало быть, и серьезности всей истории.

— Так что вот. Как вас, кстати, по имени и по батюшке?

— У меня довольно странное имя.

— Мне все равно какое. Но надо же знать.

— Евмен Исаевич.

— Евмен?

— Отец историк был. Античник. Евменом звали одного из полководцев Александра Македонского.

— Ага, ну что же… так я хочу закончить мысль. Нельзя не видеть, что отчасти правы были ваши сомнения. Есть, есть какая-то обидная непонятность в истории с Ромкой.

Журналист налил еще коньяку собеседнику и поднял свой стакан, пододвинув другой рукой блюдце с лимоном.

— Давайте выпьем.

— За что?

— Ну-у… давайте — это наш студенческий тост шутливый — за психическое здоровье.

Тост Леонтию Петровичу не понравился, хоть и студенческий. И не понравилось к тому же то, что он не смог сразу себе отдать отчет, что именно в нем раздражающего. Но выпил. Съел лимона, продолжая копаться в себе.

Заговорил Евмен Исаевич.

— Напрасно вы думаете, если думаете, что это ваше признание моей негативной проницательности меня радует. Очень ведь может быть, что рассказанное вами — всего лишь свидетельство того, что дело обстоит еще хуже, чем рисовалось в начале.

— То есть?

— Не хочу вас пугать. Но несерьезность вашей клетки может означать, что Роман находится в другой. По-настоящему страшной. Подсовывая вам эту, на чердаке, мучитель просто уводил вас в сторону от истинного пути. Роман, скорее всего, истекает кровью в другом, значительно более укромном месте. До которого трудненько будет добраться.

— Сумасшедший какой-то тип, — вздохнул Леонтий Петрович и сам себе плеснул коньяку.

— В действиях любого, самого экзотического садиста имеется своя логика. Наша задача понять ее, только тогда есть шансы на успех.

— Я сам к такому же пришел. Только по логике можно догадаться о нем, о садюге. Собирался даже литературку кой-какую подчитать. Де Сад, Перен.

— Перен?

— Да, в энциклопедии указаны. Но где же времени сыскать? Сначала эта беготня по подвалам, потом конфуз на чердаке. И, по большому счету, никакой зацепки.