Давай придумаем любовь

И потом, когда за Олегом закрылась дверь, тоже не плакала. Сидела, думала горестно, как же она скажет обо всем Павлику. И маме…

Когда в прихожей хлопнула дверь, направилась туда как сомнамбула, натянув на лицо вымученную улыбку. Мама, глянув на нее, только охнула и прикрыла в ужасе рот ладонью – разве маму обманешь!

– Павлуша, иди ко мне в комнату, включай телевизор… – проговорила мама чуть слышно. – Иди… Скоро ужинать будем, я тебя позову…

На кухне она грузно осела на стул, спросила слезно:

– Олег приходил, да? Я ж по лицу твоему вижу, что он приходил… Ну не молчи, не мучай меня, Маш!

– Да, мам, он приходил. Чтобы вещи забрать. Он ушел, мам.

– Все-таки ушел… Надо же, а я думала… Да как же так-то, Маш! Как же так-то, а? Почему ты его отпустила? Надо было на пороге упасть и не пускать…

– Мам, ну не надо, пожалуйста! Не говори сейчас ничего! Мне так тяжело, мам… Я просто жить не хочу…

– Ну ладно, ладно, рано еще отчаиваться! Я думаю, он еще сто раз одумается, Маш! Подожди, он скоро еще вернется, еще в ногах твоих будет валяться, вот увидишь! Ты только жди… Так и будет, вот увидишь! Ой, да куда он от нас денется, сама подумай? Устанет от вольной жизни и вернется! Быстро устанет, я думаю… Я даже уверена в этом, на сто процентов уверена!

Маша улыбнулась довольно слабо – на сарказм по отношению к маминым словам сил уже не хватило. Повернулась, вышла из кухни. Хотела было зайти в комнату, где сидел перед телевизором Павлик, да не решилась. Потом с ним поговорит, потом… Когда в себя немного придет.

Все-таки хорошее это выражение – прийти в себя. То есть предполагается, что ты сам себя на какое-то время покинул, а потом сам себя в себя же и загоняешь. Глупости какие, ей-богу. Потому что нельзя ничего сделать силой, нельзя себе приказать. Раненая душа приказов не принимает, плевала она на них. Рана болит и кровоточит, и душа истончается постепенно. Какое там… в себя прийти.

Но ведь жить все равно как-то надо. Пусть и с кровоточащей раной в душе. И в черно-белых жизненных красках. Надо жить ради Павлика. К тому же надо ведь как-то объяснить ему, что случилось. И завтра на работу пора выходить… Кончились каникулы. И прежняя жизнь тоже кончилась. Все, все кончилось…

* * *

Очень трудно привыкать к «законченной» жизни. Осознавать ее трудно. Потому что нельзя приказать себе – живи снова! И нельзя приказать – разлюби…

– Ну что ты скисла совсем, доченька? – со слезой в голосе проговорила мама, заглянув к ней в комнату. – Сил нет уже на тебя смотреть…

– А ты не смотри, мам. Что я еще могу сказать?

– Да как, как это – не смотри? Что я, не мать разве? Я ж не могу по-другому… Ну что это такое, скажи? Приходишь с работы и ложишься, в стену глядишь… Так ведь и с ума можно сойти, доченька! Нельзя так, нельзя! У тебя ведь сын растет! Конечно, я им занимаюсь… А если бы меня рядом не было, что тогда?

– Я не знаю, мам… Не знаю… Оставь меня в покое, прошу…

– Да что значит не знаю? Что значит в покое оставь? Да если б это и в самом деле покой был, ведь нет! Это ж одно постылое беспокойство, раздрай душевный! И как я должна глядеть на все это, по-твоему? Чего ждать? А ну вставай, пойдем ужинать! Вставай, вставай!

– Я не хочу. Я и правда не хочу, мам.

– А надо! Совсем ведь замрешь, если еще и голодом себя морить станешь! Вставай, ну? Не силой же мне тебя поднимать?

Маша нехотя поднялась, поплелась за мамой на кухню. От запаха шкворчащих на сковороде котлет ее чуть не стошнило, но пересилила себя, села за стол, принялась тыкать вилкой в овощной салат. Потом подняла на маму глаза, спросила тихо:

– А Павлик ужинал, мам?

– Конечно.

– А где он?

– В моей комнате, уроки делает. А что такое?

– Да я не знаю, как ему про Олега сказать, мам… Не знаю…

– Так и не говори пока! Пусть думает, что Олег в командировке! А там, глядишь, он и вернется с покаянной головушкой…

– Он не вернется, мам. Не вернется. Не вернется!

– Ну, истерику еще мне закати! А я тебе говорю – вернется! Жди и верь, поняла? Верь! Иначе с ума сойдешь.

– Нет, не хочу я так… Потому что это ожидание… Оно униженное какое-то, понимаешь?

– Ну и пусть униженное. Хотя ничего унизительного я в этом не вижу. Не ты первая, не ты последняя, кто мужа с гулянок ждет. Нет, я понимаю, что абы какого плохонького мужичонку и ждать обратно не стоит, но Олега-то нашего, Олега… Это ж не тот случай… Так что соберись и жди, что я тебе еще сказать могу…

– Я понимаю, мам. Понимаю. Только душа все равно обижается и не хочет… Не хочет, чтобы вот так все было. Чтобы я сидела и ждала. И тем не менее ты права… Надо себя собирать как-то, надо начинать жить, но сил совсем нет. Еще и Павлику вру… Сегодня же ему все скажу, мам! Сейчас же!

– Ну и зря. Хотя это твое дело, что ж. Ты мать, тебе виднее.

Мама поджала губы, отвернулась к плите. Маша встала со стула, пошла в комнату, где Павлик сидел за столом, старательно склонившись над тетрадью.

– Как дела, сынок? Оценки какие сегодня получил? – села напротив него, улыбаясь.

– По рисованию пятерку, а за диктант четверку с минусом… Это ведь лучше, чем тройка с плюсом, правда, мам?