Давай прогуляем пары

Что он сделал? Ничего. Совсем.

Только все равно каким-то образом успел заполнить все мои мысли и заставить переживать за совсем чужого человека как за родного. Этого я, конечно, ему не скажу.

Поджимаю губы и смотрю мимо его щеки с черной точкой родинки.

Я не должна была в него влюбляться. Он мне вообще не понравился! Мажор, вечно попадающий в неприятности. От него одни проблемы, а мне и своих хватает.

Несмотря на это, я рада, что он в порядке и может орать. Значит, идет на поправку…

Ну вот опять… я за него беспокоюсь.

— Хочешь сказать, что засунула меня в черный список по случайности? И не приходила ко мне в больницу по этой же причине? — Матвей грустно усмехается, делая шаг вперед.

Ближе. Мне приходится вновь на него посмотреть.

На его голову натянута бейсболка, и взгляд из-под ее козырька царапает мое лицо, как бритва.

— Палец соскочил, — пожимаю плечами.

Я не собираюсь отрицать того, что он везде засунут в бан. Это слишком очевидно. Я поддалась импульсу. Хотя нет, вернись я назад, в то утро в больнице, сделала бы то же самое.

— Объясни, Лера. Я ни хера не понял, если честно. Все десять дней гонял, что, твою мать, случилось! Это такой прикол? Сначала поманила пальцем, затем осадила! Супер, сработано отлично. Ты у меня из башки вообще не вылезаешь. Довольна?

Кажется, довольна. Не могу разобрать, что чувствую.

Эмоции, взбудораженные его ором, пляшут сальсу на моих нервах. Каждое слово колом в сердце. Значит, думал обо мне? Интересно, в какой из тех моментов, когда рядом была мисс Вселенная? Или после того, как она уходила?

— Зачем тебе это? — спрашиваю тихо.

— Потому что мне, блять, интересно, где я мог накосячить, будучи прикован к больничной койке! — повышает голос Громов, стискивая челюсть, а затем добавляет чуть мягче: — Я тебя ждал. Ты сказала, мы друзья.

У меня от его признания сердце сжимается, а мозг лихорадочно подкидывает аргументы, почему мы не должны ему верить и вестись на этот сладкий бред. И аргументы эти весомые, но я все равно ведусь.

— Что, никто больше не навещал?

— До остальных мне нет дела.

— А до меня с каких пор есть?

Матвей шагает еще ближе. Теперь я различаю капли от дождя на его бомбере и козырьке кепки, они чистые и прозрачные, похожи на слезы. Это мысленное сравнение меня удивляет. Я миллион лет не плакала. Когда растешь с тремя братьями и проводишь время в основном с мальчишками, дружишь с их друзьями и учишься лазать по деревьям, как обезьяна, вместо того чтобы играть в дочки-матери со сверстницами, потребность пускать слезы по пустяковым поводам отпадает сама собой. Засмеют.

— Я зарубки не ставил. Просто мне есть дело до тебя. Уясни.

— Почему? — упорно стою на своем.

Громов буравит мое лицо тяжелым взглядом. Поджимаю губы.

— Да хотя бы потому, что ты мне жизнь спасла. Несколько раз, — усмехнувшись, произносит Матвей.

Его лицо от улыбки сразу преображается. Около глаз собираются лучики морщинок, на щеке появляется ямочка. Он чертовски привлекательный драный кот. И жутко бедовый. Меня тянет к нему как магнитом. Сопротивляться очень тяжело, но я пытаюсь, вопреки учащенному стуку сердца, слушать доводы рассудка.

— Тогда ты мне должен, — улыбаюсь миролюбиво.

Напряжение, витающее вокруг нас, падает на пару сотен вольт. Дышать становится легче. Громов тоже улыбается. Осматривает меня с ног до головы и, протянув руку, сдергивает с моего плеча сумку с ноутбуком, забирает ее себе. Не сопротивляюсь.

Мы ведь можем дружить. Как нормальные люди. Необязательно во всем искать романтический подтекст. Я к нему в девушки точно набиваться не собираюсь. И ему я не должна быть интересна ни в каком физическом плане. Я не мисс Вселенная. Я ей в пупок дышу.

Громову просто одиноко, не с кем поговорить и провести время. Его приятель Клим не произвел на меня впечатления хорошего друга, думает только о себе и своей выгоде. Наверно, не стоило так категорично обрывать с ним общение.

— Без проблем. Готов служить как верный паж. Только из черного списка достань. До дома подкинуть?

Матвей заметно расслабляется и больше не выглядит как бритоголовый уголовник, только что выпущенный из карцера. Он сильно похудел и остается бледным. Мне хочется затолкать в него пару пирожков, которые обычно готовит моя бабушка. Опять эта ненужная жалость… Никак не избавиться.

— У тебя нет прав. Я об этом помню.

— Тогда, может, ты нас подкинешь? — Показывает мне ключи от припаркованного за его спиной внедорожника.

Скептически приподнимаю одну бровь.

— Где ты взял эту машину? У Ледовского автопарк на любой вкус? Или угнал?

А что? Это очень в его стиле. Меня уже ничто не удивит.

— Это машина отца, — серьезно произносит Матвей, перестав улыбаться.

— Как он?

— Я не знаю, он со мной на контакт не идет.

— Он не звонил тебе, пока ты был в больнице?

— Нет, — отвечает резко, показывая, что говорить дальше на эту тему не собирается.

Ладно. Я тоже не всегда рада разговорам о своих предках.

— Как твоя голова?

— Работает.

— Я рада.

— Я тоже.

Дождь усиливается. Громов бегло осматривает парковку и хмурится.