Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Перестань. Я тебе говорю, перестань! — закричала Кира.

— Успокойтесь, дружочек! Вот вам чай. Очень крепкий, — сказала Нелли Карловна.

— Его надо предать земле. Ему нельзя оставаться на вокзале.

Старушка зарыдала.

— Это мать Треплева, — шепотом сообщил Белов. И громко, как глухонемому: — Вы не беспокойтесь, Авраам Давыдович, мы всё организуем.

— А какая же нужна организация, чтобы зарыть умершего? — спросил Треплев и с ненавистью посмотрел на Белова.

— Я уже заказал гроб нашим плотникам. К вечеру будет готов.

— Так что же вы от меня хотите? — в отчаянии спросил Треплев и опять слабо взмахнул рукой, как журавль перебитым крылом.

— Вам нет смысла уезжать отсюда, — твердо начал Белов. — Во всяком случае, не сегодня. Надо восстановить силы.

— О господи, если бы только можно было принять горячую ванну! — воскликнула Кира.

Старушка на алом бархате дивана всё еще всхлипывала, но уже совсем тихо.

— Мы обеспечим вам номер в гостинице. И может, там будет горячая вода, — не слишком уверенно обнадежил Белов.

— Обстановка сложная, — негромко сказал Королев. — Думаю, о делах говорить преждевременно. Ты, Дмитрий Иванович, задержись еще немного, а я пойду. Мне еще в облисполком…

Муромцев остался, хотя тоже чувствовал себя очень неловко.

Воображение рисовало драматические картины ухода семьи Треплева из Одессы. Совсем дряхлые родители. Давка, теснота, духота. Задыхающийся старик в тяжком сердечном приступе. Врача, ради бога, врача! Инъекция камфары, и подхлестнутое сердце перестанет захлебываться. «Нелли, вы захватили шприц?» Нелли Карловна судорожно роется в своей сумочке. Шприца нет. Только пузырек с валерьянкой. Умирающему вливают в рот валерьянку. Она вытекает на свалявшуюся седую бороду. «Доктор, наконец-то!» — «Я — хирург». — «Укол ему надо сделать, укол!» Пальцы врача обхватывают запястье — кости, обтянутые пергаментом.

Колеса вагона ритмично погромыхивают на стыках рельсов. А пульс молчит. «Укол не нужен. Простите, но он умер». Старик, как ни в чем не бывало, продолжает сидеть на нижней полке возле окна, уронив голову на грудь.

Очень уж тесно в купе…

«О чем же я буду с ним говорить?» — спрашивал себя Муромцев, с жалостью наблюдая за семьей, тяжко придавленной горем. Он вопросительно посмотрел на Белова, но тот едва заметно кивнул головой: мол, не будем отступать, всё образуется.

И в самом деле образовалось! Но только благодаря Нелли Карловне. Она оказалась первоклассным организатором если не хорошего, то, во всяком случае, приемлемого настроения. Усадила за стол всех, включая мать Треплева, Белова и Муромцева. Предложила крепкий, душистый чай. Сказала, что и речи не может быть о том, чтобы куда-то двигаться сегодня: Кира совсем ослабла, да и Авраам Давыдович простудился — вон ведь как нехорошо кашляет.

Треплев пил чай жадными глотками. Стекла очков запотели от пара. Он снял их и старательно протирал платком, тревожно и беспомощно поглядывая на Киру большими темно-карими глазами. Некурящий Белов вытащил коробку «Казбека» — и где он ее только раздобыл! — предложил Треплеву. Все, кроме старушки, закурили. Белов с явным отвращением выпустил густые струи дыма из ноздрей, фыркнул как лошадь и взглядом подтолкнул Муромцева.

— Авраам Давыдович, — начал Дмитрий, стряхивая пепел в банку из-под свиной тушенки, — мы хотим предложить вам сделать из плохого, ну, скажем лучше, очень посредственного театра хороший театр. — И, не давая Треплеву времени для возражений, продолжал: — Пенза стала перевалочным пунктом. Ежедневно через нее проходят тысячи красноармейцев. С востока на запад, с запада на восток. Надо ли говорить, что настоящее искусство — тоже оружие. Давайте же дадим его в руки парням, которые всякий вечер валом валят в театр. Возьмитесь за это, Авраам Давыдович!

Треплев надел очки, недоверчиво посмотрел на Дмитрия и дотронулся кончиками длинных вздрагивающих пальцев до висков.

— Вы переоцениваете мои силы. Я разбит и опустошен. Сейчас я ни на что не гожусь.

— А Шостакович в осажденном Ленинграде тушит зажигательные бомбы на крыше и пишет новую симфонию. Ему, Авраам Давыдович, наверное, тоже очень трудно!

— Нельзя с меркой гения подходить к душевным силам обыкновенного человека! А кроме того, одним режиссером больше, одним меньше — что изменится в театре?

— Мы предлагаем вам возглавить театр, стать его художественным руководителем, — сказал Муромцев.

— Как же так? Не понимаю… Ведь у вас есть художественный руководитель. — Он повернулся в сторону Белова. — Евгений Николаевич… Ведь я не ошибаюсь?

— Я охотно стану вашим учеником, — просто сказал Белов. — Вернусь к роли очередного режиссера.

— Нет, нет! Не в моих правилах переступать кому бы то ни было дорогу. Евгений Николаевич молод, энергичен. Он потянет.