Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Полдень. Солнце над самым театром. Театр огромный, белый. На щитах возле входа — афиши. Открытие сезона 1941/42 года. Константин Симонов. «Парень из нашего города». Постановка Е. Н. Белова. Спектакль оформлен главным художником театра И. В. Эгерт.

Очень жарко. Слабый южный ветерок доносит до театра гастрономические ароматы. Базар совсем рядом. Базар пахнет луком, яблоками, медом и свежеиспеченным хлебом. Медленно плывет в воздухе паутинка. Какая тишина! Разве так бывает в дни войны?!

У бокового «актерского» входа в помещение театра, в тени, отбрасываемой стеной, несколько человек недоверчиво оглядываются по сторонам и говорят между собой вполголоса. Точно опасаясь спугнуть тишину, такую успокаивающую и совсем забытую…

— А где же у вас бомбоубежище? — И поглядывают на чистое голубое небо.

Окружившие их наши, пензенские, говорят громко, жестикулируют широко, свободно и на небо не смотрят…

— Всё пока нормально. Ну, с продуктами стало много хуже, но на базаре есть что угодно. Выручает театральная столовая. Всё больше из теста, но и то слава богу… У нас идут прогоны «Парня»… Какое чудесное оформление сделала Эгерт!

Из «актерских» дверей появляется Белов в своей неизменной тюбетейке. Несколько гнусавым голосом он сообщает:

— Прогон второго акта. Прошу всех занятых на сцену. — Смотрит на часы. — Опаздываем на двенадцать минут. Это уже безобразие, товарищи!

Репетиция. Режиссер гневается. Будто и нет никакой войны! А может, и в самом деле приехали все они сюда, в Пензу, чтобы предложить свое дарование, так и не признанное за талант, и игранные и навечно запомнившиеся роли Областному драматическому театру имени Луначарского, этому самому, плотная синяя тень которого поглотила их короткие, полуденные тени? Что-то вроде театральной биржи: «Я начинала у Тепера еще в Архангельске… Теперь, конечно, характерная, но могу и острогротескные»; «В роли Кота в сапогах меня Лопухов смотрел и очень одобрил мою трактовку. Но в ТЮЗе я ненадолго задержалась, пригласили в калужский драматический…»; «Мое амплуа — гранд-дама. Но в общем играю благородных старух. У вас уже есть на эти роли две актрисы? Какая жалость!»

Нет, так они могли бы говорить, не будь за плечами красного, грохочущего призрака войны… Ведь они и здесь, в нашем глубоком тылу, всё так же настороженно оглядываются, прислушиваются и торопятся, всё время торопятся… И потому встречают предложения о работе, которые делают им руководители театра, хозрасчетной оперы и эстрады, недоверчиво, почти как шутку.

И всё же «добыча жемчуга» идет полным ходом.

Вазерский уговорил двух певиц, обе лирико-драматическое сопрано, остаться в Пензе. Партии Лизы, мадам Баттерфляй, Микаэлы… Найти квартиры поможем. К столовой прикрепим. Согласны? Вот и превосходно, жалеть не будете! И к Муромцеву:

— Дмитрий Иванович, большая к вам просьба — дотолкуйтесь с властями. Надо их снять с поезда. Голоса — милостью божьей. Украсят наш оперный коллектив.

И вот уже Дмитрий совершает очередное восхождение по Московской к трехэтажному из красного кирпича зданию, где находится облисполком. И у зампреда, что шефствует над культурой и искусством, выпрашивает разрешение оставить в городе двух «Неждановых».

— Сестры ее, что ли? — любопытствует зампред.

— Да нет, это я фигурально выражаюсь. Голос и тембр неждановские.

— Кто это тебе сказал?

— Вазерский.

— А ты ему верь побольше. Я этого черта неуемного давно знаю. Услышит, как кто-нибудь заголосит, и сразу: Собинов, Нежданова, Барсова… Ты не очень-то его слушай!

— Федор Петрович очень добрый человек. Кто в беде, тому руку помощи.

— Так, так, выходит, что он — добрый, а я — злой. Так чего же ты к злому суешься?

Но, поговорив еще и обязательно напомнив, что Пенза не резиновая, разрешение, конечно, дает.

Муромцеву невыносимо жаль всех этих людей и как-то совестно за собственное благополучие. Ведь ему, приехавшему в Пензу не с запада, а с далекого юго-востока, не пришлось, слава богу, нестись вперегонки с войной. И семья его, эвакуировавшаяся из Ленинграда, испытала лишь некоторые неудобства длительного путешествия по земле и по воде, да, пожалуй, затаенный страх ожидания: а вдруг всё же попадем под бомбежку! Но, добираясь до Пензы, ни Тася, ни мама не были вышиблены из колеи обдуманности и целеустремленности своих поступков. Они оставляли ленинградское гнездо «так, на всякий случай», и, главным образом, для того, чтобы в грозное военное время соединиться с Дмитрием, который сам ни при каких обстоятельствах не мог бы приехать к ним в Ленинград. В спешке, но не в катастрофической, отбирали они необходимые вещи: одежду летнюю и зимнюю, немного посуды, даже любимые Танины игрушки, паковали тюки, обвязывали веревками чемоданы, покупали билеты на поезд, на пароход и вновь на поезд. И приехали очень утомленными, взволнованными, но уж никак не в состоянии шока.