Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Но где же Саломея? Почему же ее не оказалось среди каунасцев? Никто толком не знал, что с ней. Да, видели в Каунасе, в день, когда началась война. Сохраняла спокойствие и мужество наша милая Саломея Нерис. Конечно, должна была эвакуироваться вместе с нами. Но куда-то исчезла… Никто и подумать не мог, что осталась «под немцами». И было стыдно, что в этот самый трудный час не вспомнили о хрупкой женщине, да еще с маленьким больным сыном.

Но пришла в Москву и Саломея. Оборванная, исхудавшая, до черноты загорелая, почти босая. И привела своего Баландукаса, грязного, перепуганного, не выпускающего руку матери.

Долго молчала и на все вопросы нетерпеливым жестом отбрасывала с широкого, выпуклого лба прядь спутавшихся, выгоревших волос.

— Ну вот, пришла!

Казалось, что вместе с мешающей ей прядью она старается отбросить от себя видения и призраки дороги страданий, по которой пришлось ей пройти. Окруженная друзьями, понемногу оттаяла и тихим своим голосом рассказала вот что.

Утром 22 июня она проснулась от короткого и страшного раската грома. Ей показалось, что их маленький домик подпрыгнул вверх как мяч. «Какая гроза!» — хотела она воскликнуть, но увидела в окнах солнце.

— Просыпайся! Что-то случилось. — Муж теребил ее за плечо.

— Я проснулась. Это война, — сказала Саломея, холодея от мысли, что, может быть, это и взаправду война.

— Наверное, какие-нибудь маневры. Война не приходит так внезапно, — успокаивал ее и себя муж.

Саломея быстро оделась в лучшее свое платье. Так же скоро одела и Баландукаса… Еще несколько воздушных ударов. Выбежала на улицу. Лес стоял рядом, зеленый и певучий. Но он обманывал. Там, где Каунас, на небе бледное зарево и сизые столбы дыма. Да, это война. Значит, опять? Мысль метнулась через двадцатипятилетие в прошлое. Тогда, десятилетней девочкой, она впервые встретилась с войной, на железных, громыхающих ногах проходившей по Литве. И в Судовскую долину, в родную ее деревеньку Киршай, заглянула война. Немецкие солдаты в касках со злыми остриями, трупы убитых ими людей… На проселочных дорогах, на лесной опушке, в струях светлой Ширвинты. И в серых солдатских шинелях, и в темной домотканой мужицкой одежде. Поэтому, наверное, в трагическом изломе застыли темные ее брови, так трудно в улыбке раскрывались губы, а в ее поэзии кровоточила тема войны.

Но вот за ней в Палемонас приехала машина из Каунаса с наказом товарищей-писателей прибыть как можно скорее.

— Я скоро вернусь. Береги сына, — сказала она мужу.

Саломея тихо вошла в небольшой зал Дома писателей, где Монтвила, Симонайтите, Тильвитис, Корсакас и другие сидели возле репродуктора и слушали речь Молотова. Вошла, кивнула головой и, стоя возле двери, выслушала конец речи. И когда задвигали стульями, заговорили — как быть, что же теперь делать? — в быстрый, нервный обмен мнениями вошло ее простое и ясное предложение:

— Возьмем винтовки и пойдем защищать наш город.

— Ну что вы, Саломея, разве речь идет о баррикадных боях? Нас оборонит Красная Армия!

Ясность внес товарищ из Центрального Комитета. Женщинам и детям хорошо бы на некоторое время уехать в какую-нибудь деревню. Подальше от большого города. Чтобы избежать возможных бомбежек. Через три-четыре дня можно будет вернуться. На том и порешили, и Саломея поехала в Палемонас, расположенный слишком близко от Каунаса, всего в пятнадцати минутах езды. Рассказала обо всем Бернардасу, собрала кое-какие вещи, и прежде всего свои рукописи и записные книжки, на всякий случай надела на Баландиса теплую курточку. Попрощалась с мужем: «Хорошенько сторожи наш домик. Я скоро вернусь». Втиснулась в машину, стараясь занять как можно меньше места. Тронулись в сторону Зарасая, так как все основные транспортные артерии страны немцы бомбили и обстреливали из пулеметов.

Но Зарасай горел. Горели Двинск, Себеж… Есть ли сейчас во всей Литве деревня, которая могла бы укрыть мать с ребенком? Говорят, что из подполья вылезли сметоновские недобитки и уже творят расправу над советскими людьми. А Нерис — депутат Верховного Совета СССР. Она написала поэмы «Путь большевика», «Четыре»… И кадемы и таутининки занесли ее в список злейших своих врагов. Ей небезопасно оставаться в какой-нибудь деревне.

Пришлось добираться до Двинска. Там Саломею с ребенком втиснули в вагон отходящего поезда. У Зилупе пикирующий бомбардировщик вывалился из облачка и коршуном пал на поезд. Посыпались бомбы, запылали вагоны. Саломея схватила на руки сына, выскочила из вагона — прямо под град пулеметных пуль. И тут, в стонущей, кричащей толпе, среди истерзанных осколками трупов, случилось самое страшное — она потеряла сына. Она наклонялась над мертвыми. Она подбегала к стонущим раненым. Она спрашивала живых:

— Вы не видели мальчика, совсем маленького, трехлетнего мальчика? На нем теплая курточка…