Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Ошиблись адресом. Моя мать дома, — сказал Дмитрий, вглядываясь в стоящего возле окна. Так и есть, одноногий, а костыли прислонил к стене дома. — Вам какая улица нужна?

— Железнодорожная. — Человек подхватил костыли и, как бы падая на них плечами, саженными скачками приблизился к Дмитрию. — Адресок точный. Матушка ваша сама написала. — Он нависал над Дмитрием, плечи, приподнятые костылями, казалось не протиснутся в калитку, от полушубка несло прокопченной овчиной, в заиндевевшей бороде застрял клочок лунного света.

— Правильно. Значит, вам другой дом нужен…

— Как же так! По описанию вы вроде и есть Муромцев, Дмитрий Иванович. А супругой вашей Настасья Алексеевна должна быть.

— Верно. Всё верно, — удивленно подтвердил Муромцев. — Да вы-то сами откуда?

— Я с вокзала. Поезда дожидаюсь. На Нижний Ломов. А к вам прямиком из Ленинграда.

Дмитрий тихо ахнул — значит, от Залесских — и повел гостя в хату. Вот какие многослойные пироги выпекает иной раз жизнь!

Роман Петрович Колесов работал в Луге завхозом больницы. Мобилизации не подлежал по причине преклонного возраста — перевалило за полсотню лет, — хотя и здоровье, и силы у него богатырские: лишь на вершок пониже Петра Великого и двухпудовиком крестится, словно хворостинкой. За несколько часов до захвата Луги гитлеровцами Колесов ушел партизанить. Тяжело раненный, он был доставлен в Ленинград, где ему и ампутировали ногу. В госпитале он встретился с Александрой Ивановной, давшей ему свою кровь.

— А у меня к ней письмецо было. От подруги, — рассказывал Колесов. — Я так и располагал — подлечусь и ее навещу. Ну, а в госпитале разговорились, я ей рассказываю, что поручение от одной партизанки имею разыскать, некую Залесскую, Александру Ивановну, и письмо ей передать, а она засмеялась и говорит: «На ловца и зверь бежит, Роман Петрович, я и есть Александра Ивановна Залесская». А она мне уже близким человеком стала, ведь по моим жилам ее кровь бежит. Приятная такая женщина, неунывающая! Я тут же и вручил письмо. Совпадение, одним словом. А дальше получилось и того интереснее. Когда пришло время выписываться, я задумался — куда себя, безногого, пристроить.

В Ленинграде, кроме вашей матушки, ни одного знакомого…

В Нижнем Ломове младшая сестренка замужняя, уже и трех племянниц мне народила. Не в самом городе живет, но близко в общем, в колхозе… Вот я и решил к ней. А Александра Ивановна, как узнала, что я через Пензу поеду, так и засветилась лицом. «Это, — говорит, — просто чудо какое-то, Роман Петрович. У меня же, — говорит, — в Пензе дочь с зятем находятся. Гостем у них будете и письмо мое передадите». Я заверяю, что не только письмо, но и груз какой, если нужно, доволочу, даром что обезножел. А письмо — тьфу! Спрятал поближе к сердцу, и хоть на край света! Так всё вот и получилось. Перевезли меня на Большую землю по ледовой дороге, в Москве наградили партизанской медалью, документы выправили и на поезд…

Пока Колесов расправлялся с тушеной капустой, оставшейся от обеда, Тася читала письмо Александры Ивановны. Как всегда, полное оптимизма. Голодновато и холодновато, конечно, но, слава богу, все пока живы и здоровы. Митюшка обороняет Пулковские высоты, и, хотя бои там жестокие, он даже не поцарапан. Иной раз к нам заглядывает и всегда что-нибудь из продуктов приносит. То банку горохового супа, то несколько кусочков сахара, а то и сухари. Алексей Алексеевич бодр, и хотя немного ослабел, но на работу ходит каждый день, и в мороз, а морозы в этом году просто ужасные, и просит передать вам всем, что немцы разобьют лоб о твердыню Ленинграда, непременно разобьют, и произойдет это теперь уже скоро. А Александра Ивановна, как началась война, дает кровь, и ее за это подкармливают — получает целый обед, такой же, как и раненые. Вот познакомилась с Романом Петровичем, человек он очень хороший, и просит Тасюту принять его потеплее, как совсем своего… В самом конце писала, что посылает письмо Натальи Сергеевны Репнинской, которое ей передал Роман Петрович. Вам будет безусловно интересно его прочитать. Удивительная с ней история.

— А кто она, эта Репнинская? — спросил Дмитрий.