Давид и Голиаф, или Российско-чеченская война глазами варвара

Российский солдат, которого, не обращая внимания на его этническую принадлежность и вероисповедание, безликий чиновник случайно выхватил из толпы ровесников, одел в армейскую униформу и как пушечное мясо отправил на гибель, понимает свою роль на этой войне без лишних слов. Как животное, которое по доходящим из бойни сигналам знает, что его ждет впереди, российский солдат предчувствует, что «конец истории» — это совершенно банальная мясорубка. Эти столкновения с реальными фактами для него — вопрос сиюминутной борьбы за выживание. Все вокруг него на этой чуждой, страшной земле, на которую его бросило его государство, постоянно ассоциируется или с готовым в любую секунду разорваться под его стопами фугасом, или с пулей снайпера, готовящегося где-то рядом к выстрелу, или с кинжалом, перерезающим горло, если не в ту, то в эту ночь. Это не его война. Она ему чужда. Для русского солдата эта война — бессмысленный ужас.

Чеченский воин принимает эти столкновения как абсолютное, не требующее рационального обоснования обязательство подчинения логике войны со Злом. Законы этой логики настолько глубоко закодированы в его генах, в извечной традиции, унаследованной от своих предков, что все решения, все шаги и все слова, необходимые для победы, возникают у него спонтанно, естественно и прямо попадают в мишень. Принося войне в жертву всю тотальность своего «я», свою жизнь, все свое имущество, переживая ее непосредственную реальность вне дуализма субъект-объект, чеченский воин ощущает эту войну как «свою», становится с ней одним целым. Для него эта война — священная.

Так что же за феномен, что за явление — эта война? «Национально-освободительная борьба народа за свое право на самоопределение» или «антитеррористическая операция»? «Безумие» или «джихад»? Диапазон возможных, более или менее легитимных ответов, конечно, не исчерпывается названными четырьмя формулами, из которых каждая лучше или хуже указывает на определенное лицо идущей войны. В этой статье я не хочу заниматься российско-чеченской войной как набором событий, анализировать факты и пытаться индуктивным способом доказывать, которая из этих формул более верно описывает то, что в действительности происходит на театре военных действий. Другими словами, здесь я вижу свою задачу не в подетальном обзоре исторических или политических фактов, привязанных к конкретным пространственно-временным координатам маленького пятачка чеченской земли, которую из конца в конец можно проехать чуть более чем за час.

Цель, которую я буду преследовать в этой статье, другая. Я хочу указать на путь от множества обусловленных спецификой массового сознания разнообразных видений российско-чеченской войны, к ее единому, истинному смыслу. Моя задача сводится к тому, чтобы указать читателю путь от искусственного образа, «имиджа» войны к ее сущности, к предмету как таковому. Провести, выражаясь философским языком, феноменологическую редукцию, в рамках которой человек исключает из поля зрения все накопленные историей цивилизации мнения, суждения, оценки предмета и стремится сделать доступной его первозданную, незамутненную суть. Благодаря такому очищению и преображению сознания открывается новый способ опыта и мышления, в стихии которого человек возвышается над своим пространственно-временным бытием, хотя и не теряет его. Как мы еще увидим, человеческая мудрость в лице Гуссерля и его школы не случайно пришла к необходимости освободиться, как от наваждения, от искусственных конструкций разума, самовольно отринувшего веру, Откровение и наследие предков.

Однако для достижения этой цели необходимо сначала выявить механизмы, которые конвертируют факты войны, ее реальность, в стереотипы, в ее виртуальный образ. Только понимание природы этих стереотипов позволит увидеть их фундаментальное несоответствие реальному миру. Это создаст необходимые условия для возврата от фикции к предмету, от цивилизованного к «варварскому» взгляду на окружающий нас мир — от лжи к истине.