Давид и Голиаф, или Российско-чеченская война глазами варвара

Во время российско-чеченской войны 1994-96 годов гражданин цивилизованного мира уже с самого начала ожидал, что этот «внутренний вооруженный конфликт» завершится в считанные дни или даже «одним десантным полком за два часа», как громко заверяла на весь мир готовящаяся к штурму Грозного Россия. Когда и этот штурм, а затем и вся война закончились российским поражением, цивилизованный мир, за исключением горстки военных корреспондентов, наблюдавших это чудо своими глазами в Грозном в августе 1996 года, воспринял этот невероятный факт так, как это было доступно его секуляризованному, рациональному сознанию: конечно, не как военную победу крохотной Чечении и, тем более, не как поражение могучей России. Это не поддающееся научному анализу явление было воспринято миром, привыкшим к парадигме «реальной политики», как случайное стечение не имеющих прямого отношения к боевым действиям, неблагополучных для российской милитаристской машины обстоятельств: отсутствия политической воли в Кремле, нехватки средств в государственной казне, недальновидности командиров, деморализованности солдат и прочее.

Когда накануне президентских выборов в прошлом году российские войска вновь вторглись на чеченскую землю, превратив всю равнинную и предгорную Чечению в лагерь смерти, а соседнюю Ингушетию — в концлагерь для чеченских беженцев, на этот раз цивилизованный мир поднял шум. Но не из-за внезапных угрызений совести за свое молчание во время минувшей войны. Дело вовсе не в Чечении или в защите «прав человека и гражданина», по букве международного права принадлежащих чеченцам как народу, который компактно проживает на своей исконной земле, обладает собственным языком, извечными традициями, унаследованными от своих предков, и собственными эффективными структурами традиционной власти. На этот раз Запад увидел, что, в отличие от России Ельцина, Россия Путина по-настоящему угрожает геополитическим интересам морской цивилизации Pax Americana в каспийско-черноморском регионе — на Кавказе. Разворачивая шумную кампанию в защиту чеченцев, Запад на самом деле наказывал Россию не за совершаемое ее руками кровавое преступление, не за геноцид в Чечении, а за ее риторическую наглость, проявившуюся в осуждениях натовских бомбежек Багдада и Белграда. Дисциплинируя таким образом Россию, Запад демонстративно поддерживает чеченских эмиссаров в Страсбурге, Брюсселе и Вашингтоне, прекрасно зная, что в первый подходящий момент использует Чечению как разменную монету в очередной «сделке» с Москвой, будь то на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Корее, словом, в любом грязном компромиссе из числа тех, которые постоянно совершаются за закрытыми дверями Совета Безопасности ООН, «большой восьмерки» или «президентских апартаментов» в гостиницах Давоса, Кранц-Монтана или Аспена.

Сегодня, на втором году войны, для наблюдателя изнутри ясно, что ни чудовищной военной машиной, ни террором невозможно сломить сопротивление чеченцев. Для чеченских воинов и для российских солдат уже очевидно, что Россия проиграла и эту войну. Для них нет сомнений, что исход этой войны будет аналогичен исходу войны 1994–1996 гг. Но политическому руководству в Кремле признать этот факт пока невозможно. Тесно связав свою судьбу с результатами российско-чеченской войны, надеясь с победой в этой войне возродить свою гегемонию на постсоветском пространстве и восстановить свое влияние на всем Кавказе, Россия стремится решительно повернуть геополитический баланс сил на евразийской суше в свою пользу. Признать свое очередное поражение в Чечении — это раз и навсегда признать крах всей пятисотлетней стратегии экспансии на Юг, к теплым морям. Но несмотря на эту страусиную политику бегства от реальности в иллюзорный мир сконструированных государственной пропагандой фикций, поражение не за горами, оно уже здесь, и признать его придется очень скоро.

А что при столкновении с этим фактом случится с массовым сознанием гражданина цивилизованного мира? Как он справится с этим вызовом? Путь к правильному ответу проторили те немногие из обозревателей российско-чеченской войны, которые побывали в эпицентре сражения и увидели силу чеченского удара, или те, которые, сидя перед телевизором, почувствовали тревогу и, освободившись от рабства стереотипов, сумели поставить себе ряд фундаментальных вопросов: «А что это за сила? Откуда она? К чему она стремится? В чем ее конечная цель? Чем объясняются непреклонность этой горстки «варваров» и их победы над «империей зла»?». Наиболее близко к ответу подошли те, кто в четырехсотлетней войне чеченцев против России увидели аналогию с произошедшим три тысячи лет назад сражением Давида с возглавляющим силы филистимлян Голиафом.

Почему я настолько уверен в истинности этой аналогии, ее соответствии самой сути российско-чеченской войны? Потому что смотрю на эту реальность глазами чеченца и мусульманина, что в фундаментальном смысле — одно и то же. Эти два слова — не два знака, обозначающие различные объекты, а два имени единой, неделимой реальности абсолютных императивов.