Давид против Голиафа

Однако постмодернизм представляет собой явление гораздо более объемное и серьезное, нежели просто триумф историко-политического абсурда. В нем реализуется фактический конец культуры, точнее, «Культуры», то есть того, что еще недавно казалось наиболее неуязвимой, наиболее нетленной частью человеческого фактора. (Если принять во внимание, что «Культура» представляет собой некий перенос сакральной жреческой традиции в плоскость профанической спекулятивной рефлексии, когда «деятель культуры» получает возможность превращаться в симулякр жреца и лелеять амбиции хранителя и генератора «общечеловеческой духовности», то крах такой «Культуры» становится воистину катастрофой всего того цивилизационного феномена, который определялся термином «современность».)

Сосредоточимся более конкретно на этом положении: конец культуры. Нельзя не признать, что истоки профанической «духовности» выходят за рамки собственно профанизма. (Т. е. современного светского состояния ума, при котором любой концепт релятивизируется в отношении эмпирического индивидуума как некая проекция его сугубо психического опыта. Здесь мы акцентируем, скорее, фрейдоюнгианское понимание, нежели рационально-просветительское, которое устарело задолго до настоящего времени.)

Генезис культуры как «секулярной духовности» восходит к эллинизму, возникшему за три века до Р. Х. благодаря завоевательным походам Александра Великого. Эллинизм – это методика расшифровки символов и мифов любой традиции с помощью понятийного аппарата философских систем Платона и Аристотеля.

При этом содержательная часть любой традиции подлежит переводу на греческий язык, ставший универсальным инструментом передачи информации, так что греческая философия на своем собственном языке превращается в отмычку к любым духовным тайнам. Интерпретированные через призму эллинизма практики индуизма, буддизма, зороастризма и т. д. превращаются в инварианты единого сакрального дискурса, с разных сторон и под разными углами зрения описывающего в целом одну и ту же духовную реальность.

Во времена Македонского, Птолемеев, Иисуса и александрийских гностических школ эллинизм был зримым и эффективным выражением сверхчеловеческой Универсальной Традиции, которая становилась доступной не только для посвященных в закрытых центрах, но и для интеллектуалов, не принадлежащих к касте жрецов и не входящих в мистериальные ордена. Благодаря эллинизму Традиция из устной, ритуальной и, в последнем счете, невыразимой, становилась книжной и умопостигаемой, а значит, спекулятивной.

Именно последнее обстоятельство создавало предпосылки для зарождения в будущем «светской духовности», то есть, культуры в современном секулярном значении слова. Для того чтобы такая трансформация совершилась, необходимо было две вещи: первое – чтобы «эллинизм» (или, точнее, его ослабленное многократным повторением эхо) стал доступным для артистической богемы; и второе – чтобы философский дискурс окончательно эмансипировался от чистой метафизики. (То и другое в истории европейской «духовности» приходится приблизительно на середину XVII-го столетия.)

Нетрудно заметить, что практика современной светской культуры нацелена в той или иной форме на воспроизведение «эллинистического» алгоритма: расшифровки всего и вся через сведение к некоему общему знаменателю, открытие всех «содержаний» с помощью универсальной отмычки. Только в случае культуры это уже не философия Платона или Аристотеля, а человеческий индивидуум как точка отсчета со всем его релятивизмом и обусловленностью. В культуре пародийным образом как бы воспроизводится протагоровский тезис: «Человек – мера всех вещей».

В пародийном, поскольку перевернутом: древний грек имел в виду универсального человека как микрокосм, секулярный же интеллектуал на самом деле подразумевает, что нет ничего, кроме самой относительности, абсолютизирует «как меру вещей» именно эмпирического индивидуума, при этом еще и зависимого от внешних обстоятельств!

В таком контексте «смыслы», расшифрованные через призму обусловленности, которой является эмпирический человек, лишаются своего «абсолютного» характера, сами превращаются в некие обусловленные знаки.

На одной полке «большой культуры» стоят священные писания любых религий, труды метафизиков и мистиков, сочинения богемных «творцов слова» или никчемных графоманов – все в одинаковой позиции культурного остранения, все равные перед «законом» всеобщей относительности. В секулярной культурной перспективе Авеста, Ницше, Евангелие, «Майн кампф» или «Старшая Эдда» совершенно одинаковым образом являются продуктами человеческого творчества, в свою очередь отражающего определенные внешние обстоятельства.

Постмодернизм просто подводит итог этому методу восприятия, который изначально обесценивает и лишает всякого подлинного значения все, что ни попадает в сферу культурного «осмысления».