Давид против Голиафа

Святому противостоит герой, но не потому, что он менее одинок или менее пассионарен. Святой лишен драмы, его сверхчеловеческая природа как бы изначально и непротиворечиво задана в самом уровне его бытия; герой же представляет собой выход на поверхность фундаментального кризиса, который неотъемлем от самих истоков реальности. Скажем так: герой – это тот, кто осознал иллюзию посвящения и тщету святости, но от этого не стал обычным сломленным человеком, а наоборот, только углубил свое противостояние человеческой юдоли и принципу «неизбежного».

6. Происхождение трагедии не из «духа музыки»

Бесспорно, архетип героя не менее древен, чем метафизическая модель посвященного жреца. Герои существовали в фольклорах всех древних цивилизаций, но почти повсюду, кроме Кавказа и Эллады, они были интегрированы (говоря современным языком) «в систему».

Другими словами, в Индии, в Иране, у кельтов и т. д. над героем стоял мудрец; поэтому во всех этих сакрально-жреческих цивилизациях те, кто соответствует более или менее европейскому концепту героя, в действительности оказываются не «сверхлюдьми», а всего лишь воителями со сверхъестественными проявлениями. В этом фундаментальная разница даже на эпическом уровне между гомеровским Одиссеем и, скажем, Кухулином ирландского эпоса. (Не следует путать сверхъестественные возможности персонажа со «сверхчеловеческими». Такое смешение часто проявляется на уровне обыденного сознания. «Сверхчеловек» есть состояние экзистенциальное, и такие вполне земные существа как Байрон и Бонапарт никак не могли бы конкурировать с кельтским Кухулином или киргизским Манасом по части экстроординарных телесных проявлений!)

Именно в кавказско-балканском ареале формируется образ личности, которая меряет себя не критериями соответствия всеобщей гармонии, но, напротив, способностью несгибаемого противостояния беспредельному, т. е. Року. Над эпическими нартами Кавказа и над эллинскими героями не стоят мудрецы. Эти герои бросают вызов Небу, ставят под вопрос позитивный смысл бытия. Можно сказать, что в них уже в те далекие времена был нащупан экзистенциальный нерв «сверхчеловеческого» и доведен до апогея, до полного разрыва с «нормой». Это, собственно, и получило название «трагедия». Но вот что составляет особость героя по отношению к трем предыдущим версиям «сверхчеловеческого» мифа: в герое нет ничего люциферического. Герой – не солнечное существо. Солнечными существами являются олимпийцы, власть и онтологическую легитимность которых он оспаривает. Герой – единственная модальность «сверхчеловека», которая не реализует Люцифера на земле, а, наоборот, бросает ему вызов, оказываясь тем самым на стороне пока еще неведомого ему Бога.

Расставим окончательно акценты: именно герой в первую очередь является потенциальной аудиторией Пророка. Поэтому возможно существование сообщества героев, героических братств, о чем нам свидетельствует не только Гомер, но, местами, и сегодняшняя политическая практика, которая иногда не уступает величием древнему эпосу.

Да, конечно же, изначально герой одинок. Разрушение воинской касты в современном мире привело к появлению особой категории современного социального аутсайдерства: «одинокие герои». Однако эти аутсайдеры связаны друг с другом той взаимной жертвенностью, которая подразумевается в евангельских словах Христа: «Больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин. 15, 13).

Кстати говоря, после известного эллинистам союза ахейцев именно Кавказ дает образец «братства одиноких» в парадоксальном феномене воинских союзов абреков. «Абречество» – это чуть ли не возведенный в ранг особого института сверхчеловеческий синдром, у которого есть почти все атрибуты, приписанные Фридрихом Ницше своему Заратустре. Абрек рвет с основополагающей этикой «обычного» человеческого существования. Он отвергает авторитет отца, отбрасывает ценность рода, он признает бытие фундаментально несправедливым и уходит в горы, чтобы из своего вооруженного одиночества создать новую этику вызова Року, этику противостояния. Но абрек, в значительной мере неправильно понятый, начиная с Лермонтова, в русской культурной традиции, – это не демоническая фигура. Он не нигилист! Абрек отрицает бытие как ошибку во имя долженствования и справедливости, которых нет нигде, кроме как в его сердце. Кавказское абречество – в прямом смысле наследник гомеровского эпоса – доводит до сегодняшнего дня героический элемент, через который человеческое, беспредельно возвышаясь, наконец-то освобождает себя от дразнящего миража «сверх…»

7. Риск «недочеловеческого»