Давид Седьмой

«Ужас – 1) Цейтнот, 2) слабый анализ (стыд)».

«Шлепал».

«Ужасно сыграл».

«Под конец сыграл как идиот».

«Потерял голову».

«Стыдно!»

«Играл плохо – спасся чудом».

«Неужели я ослабел? Вперед! Стыдно!»

«А ведь стыдновато плохо играть!»

Перед 22-й партией: «Хладнокровие и напор – Отечество в опасности!»

Эта последняя запись Ботвинника. До дневника ли было – дом горел!

Блестяще выиграв 22-ю партию, Бронштейн повел в счете 11,5: 10,5. Коронование нового чемпиона казалось неизбежным.

После победы в 22-й партии Бронштейна вызвали в ложу МГБ, где министр госбезопасности и шеф «Динамо» Виктор Абакумов поздравил его с победой и пожелал удачи в матче.

Еще несколько дней назад Бронштейн отставал от Ботвинника на очко, теперь же, выиграв две партии кряду, повел в счете. Ему достаточно сделать две ничьи, чтобы стать чемпионом мира.

Перемена произошла столь стремительно, что сам Бронштейн не мог осознать случившегося. Поздним вечером того же дня он пришел к своему патрону, на протяжении всех послевоенных лет неустанно твердившему Давиду, что тот может и должен сокрушить Ботвинника.

Все министерства в сталинское время работали до глубокой ночи: вождь мог позвонить в любую минуту. Тем более не гас свет в окнах министерства, в котором работал Вайнштейн.

Полвека спустя Бронштейн вспоминал, как спросил тогда: «Борис Самойлович, я что, матч выигрываю?» «Да, Давид, – хладнокровно подтвердил Вайнштейн, – это так». «А я, – сказал Бронштейн, – не хочу».

Невозможно проверить, конечно, детали этого разговора поздним майским вечером 1951 года в кабинете полковника МВД в Москве, но что Бронштейн правильно передает свое состояние перед двумя последними партиями матча, не вызывает сомнений.

* * *

Александр Маркович Константинопольский вспоминал, что когда на следующий день команда Бронштейна сидела за обедом в ресторане гостиницы «Пекин», Дэвик вдруг стал нести нечто невразумительное. Привыкшие к его оригинальничанью коллеги сразу почувствовали: здесь – другой случай. На помощь была призвана медицина и Бронштейна на машине отправили в поликлинику организации, где работал Борис Самойлович Вайнштейн. К вечеру его привели в себя, а на следующий день он играл злополучную 23-ю партию, о которой вспоминал потом всю жизнь.

По существующим тогда правилам участник матча имел право на три тайм-аута. Хотя получение свободного дня должно было быть официально подтверждено врачом, процедура осмотра фактически являлась проформой.

Десятилетия спустя Бронштейн писал, что ни он, ни Ботвинник ни разу не воспользовались правом на тайм-аут, ставя это в заслугу обоим. Как посмотреть. Наверняка после 22-й партии следовало сделать передышку, придти в себя, успокоиться, наконец, еще нагляднее продемонстрировать чемпиону мира отчаянное положение, в котором тот находится. Тем, кто был рядом с Бронштейном, не хватило смелости или мудрости объяснить ему это, а сам он, находясь в состоянии перевозбуждения, просто не понял огромной важности момента.

Он не понял, что уже не место примеркам и прикидкам, что он, Давид Бронштейн, должен сделать это последнее усилие, – без всяких зачем и почему, и сейчас, а не когда-нибудь в будущем. Он не понял, что следующего раза может и не представиться. Момент этот никогда больше не повторился и кровоточил в его сознании вплоть до последних дней декабря 2006 года.

Много раз по ходу игры Бронштейн мог добиться ясно ничейной позиции, мог сделать ничью и после неудачного хода, записанного Ботвинником, но, пройдя мимо всех возможностей, проиграл.

Когда партия была отложена, и впереди была целая ночь для анализа, Давид Бронштейн не понял, чем эта ночь отличается от всех других ночей. Даже сейчас еще не было поздно взять тайм-аут для анализа, что не раз делал Виктор Корчной в аналогичных ситуациях. Отложенную позицию Бронштейн проанализировал крайне небрежно, а ход, записанный Ботвинником, почти не смотрел.

Он вспоминал, что «секунданты считали, что Ботвинник наверняка записал лучший ход ♗b1, и только Вайнштейн смотрел со мной ♗d6, даже остался ночевать в гостинице, хотя жил за углом…»

Помощники Бронштейна дают несколько другую версию событий: они не раз звонили ему в гостиницу, но не могли найти Дэвика. И только утром, перед дверьми ЦШК на Гоголевском, где проходило доигрывание неоконченных партий, им удалось встретиться и впопыхах рассказать Дэвику о результатах анализа.

Исаак Ефремович Болеславский очень обиделся тогда на Бронштейна: старый друг Дэвика терпеть не мог халатного отношения к делу. Ведь ставкой был титул чемпиона мира, и он, Болеславский, был причастен к этому, может быть, больше, чем кто-либо другой.

Бронштейн проиграл отложенную партию, но не всё еще было потеряно: в последней партии у претендента были белые.

Ажиотаж в Москве достиг высшей точки. Казалось, все только и говорят о шахматах. Александр Безыменский пишет на скорую руку стихотворение, посвященное этому событию. Не будем давать ему оценку с точки зрения чистой поэзии, просто приведем его полностью.