…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу…

Когда вы познакомились, еще школьниками, было непонятно, кто кем станет в будущем. Может, решающим фактором оказалась эпоха, в которую вам довелось взрослеть, — период знаковых политических событий?

Наверняка. Они не только повлияли на нас, но и объединили наши биографии. Кто-то остался в Польше, кто-то эмигрировал после 1968 года[49], кто-то оказался за границей после введения военного положения[50]. Детали личных судеб не имеют значения, важно то, что в обеих моделях биографии — польской или эмигрантской — условия взросления были весьма непростыми.

В Польше все представители этой среды находились под наблюдением госбезопасности, им препятствовали в получении образования, хорошей работы. Многие подолгу сидели в тюрьме — как Адам или наши старшие товарищи, Яцек Куронь и Кароль Модзелевский[51]. А тем, кто уехал, пришлось надеяться только на самих себя, всего добиваться самостоятельно, поскольку они оказались выброшены в чужой мир и лишены какого бы то ни было тыла.

И ты только посмотри, как мы всё преодолели: Адам, Яцек, Севек Блумштайн, Хелена Лучиво[52], Мирек Савицкий или Ясь Литыньский[53] — выдающиеся политики и журналисты рубежа веков; Бася Торуньчик[54] создала важнейший культурный институт — журнал «Зешиты Литерацке»; Анджей Северин — великолепный актер и культурный деятель, востребованный в Польше и во Франции; Эва Зажицкая[55] и Ирена Гросфельд[56] сделали научную карьеру в области славистики и экономики во Французской академии наук; Влодек Кофман[57] — астрофизик во Французской академии наук, за свои открытия удостоен ордена Почетной лиги; Влодек Рабинович[58] — профессор философии в университете в Швеции; Генек Смоляр[59] — шеф польской редакции Би-би-си, блестящая журналистская карьера в Лондоне; Олек Перский — психолог, известный в Швеции специалист по стрессам, работал в знаменитом стокгольмском Каролинском институте; Клаудиуш Вайс[60] — профессор одной из лучших медицинских академий в Соединенных Штатах; Анджей Рапачиньский[61] — профессор философии, а затем юриспруденции в крупных американских университетах; Марта Петрусевич — профессор истории в США и Италии; у Генека Ковальского[62] блестящая карьера в области физики в Германии; Ирена Грудзиньская[63] — профессор в области компаративистики в Америке. И так далее, и тому подобное… Я говорю сейчас только о самых близких людях. Ведь это цвет польской интеллигенции! И всех их — согласно многовековой польской традиции — разбросало по свету.

В общем, сама видишь — детство и юность у меня были потрясающие. Потому что дружба, встречи и бесконечные разговоры — все это началось у нас очень рано. А кроме того — знаю, что сегодня так говорить не принято, но у меня уже седая голова и считайте это поклоном в сторону нашей юности: девушки все были красавицы (парни, впрочем, тоже — очень даже ничего!). А что может быть более завораживающего, чем сочетание красоты и ума?

Кто был в этой среде лидером?

Адам! Безусловно, наиболее интересной, наиболее творческой и харизматичной личностью среди нас был Адам Михник. Человек, который, помимо массы других достоинств, обладает величайшим даром политика: прежде всего, это умение находить подход к людям и разговаривать с представителями разных поколений и разных взглядов. Причем в его случае это не поверхностный треп, а общение, базирующееся на феноменальной эрудиции. Я не знаю большего эрудита, чем Адам. Он читает всегда. Если только не разговаривает с кем-нибудь, то сидит с книгой. Это человек книги. Я это прочувствовал, так сказать, всем собой.

То есть как?

Преподавая в Принстоне, я несколько раз приглашал его на семестр — мы вместе вели семинары о коммунизме, Восточной Европе, интеллигенции и политике. Это было очень здорово. Но прежде чем встретиться со студентами, мне приходилось встречать его на вокзале. И это было уже не так здорово, потому что приезжал Адам — похоже, он всегда так путешествует — с чемоданами, набитыми книгами.

Безумец! У него под рукой одна из лучших библиотек в мире, где можно моментально заказать любую книгу, какую только пожелаешь, при помощи так называемого interlibrary loan[64], а он тащит с собой тонны бумаги. Соответственно и мне приходилось тащить это вместе с ним через весь кампус. К тому же — нет справедливости на свете — этот монстр запоминает все прочитанное!

Адам рассказывал мне, что, познакомившись с Чеславом Милошем, он пришел в такое волнение, что три четверти часа читал поэту наизусть его стихи. Представляешь, поэт-эмигрант, чьи книги в Польше не издаются (а следовательно, мучимый сомнениями, знает ли на родине его творчество хоть кто-нибудь, кроме старых знакомых), встречает двадцатилетнего парня, выкидывающего такой номер, — разумеется, он тает и до конца своих дней остается ему предан.