Дажьбожьи внуки Свиток второй. Земля последней надежды

— Неизмир, — полость качнулась — кметь пожал плечами. — Тысяцкий Нова Городца, говорит.

— Чего?! — одновременно переспросили все трое князей. — Откуда он взялся?

Всеволод оторвался от книги, Изяслав вскочил на ноги. И только Святослав не шевельнулся, буравя своего кметя глазами.

— Да откуда ты взялся-то?! — удивлённый черниговский князь толкнул Неизмира в плечо. Новогородецкого тысяцкого он знал лично, ещё по тем временам, когда сам княжил на Волыни. Десяти лет ещё не минуло. — Я думал, тебя Всеслав полонил альбо убил.

— Какой там, — отмахнулся тысяцкий, принимая из рук Святослава чашу с вином. — Молод ещё Всеслав Брячиславич для такого. Хоть и ловок воевать… да…

— Да где же ты всё это время пропадал-то? — всё не мог опомниться Святослав Ярославич.

— А, — отмахнулся тысяцкий. — По лесным починкам скитался с дружиной.

— А велика ли дружина-то твоя? — спросил чуть насмешливо черниговский князь.

— Да с сотню кметей будет, — Неизмир горделиво подбоченился, словно бы и не заметив насмешки, и средний Ярославич умолк.

Огонь в очаге весело плясал, хитро подмигивал, щедро напаивая разымчивым теплом. И всё одно в шатре было холодно — трескучий мороз снаружи заставлял князей и гридней ёжиться и кутаться в тёплые опашни и охабни.

— А где сейчас Всеслав-то сам? — поднял голову Всеволод, до сих пор упорно глядевший в пол — в цветистый ковёр персидского дела. Любит брат Изяслав в роскоши жить… и воевать-то в роскоши норовит.

— Сторожа доносит, нет его в Полоцке, — качнул головой Святослав — длинный чупрун на темени тоже качнулся туда-сюда, пощекотал черниговскому князю ухо. — Где-то на Чёрной Руси будто бы он…

— В Нове Городце, что ли? — удивился Всеволод. — До сей поры-то?

— Стороже-то откуда такое ведомо? — чуть сморщился великий князь. — Небось отсюда что до Полоцка, что до Чёрной Руси — вёрст по триста напрямик через пущу, если не больше.

— Да, где-то около того, — усмехнулся черниговский князь. — От купцов ведомо — сам ведь знаешь, купцу и зима не в зиму и война не в войну…

— Как вот подойдёт лесами… скрытно… — поёжился Всеволод Ярославич. Глаза его смеялись, но говорил он взаболь, тем более у всех на памяти ещё был летний разгром Мстислава Изяславича на Черехе, когда полоцкий оборотень вырвал победу, вот так же подкравшись в непогоду. — Рать свою оборотит волками… да напрямик через пущу… звериными-то тропами… да волков себе в рать позовёт…

От слов переяславского князя повеяло какой-то древней жутью, бояре запереглядывались, смущённо ухмыляясь.

— Н-да, — обронил непонятно великий князь.

Святослав в досаде стукнул кулаком по колену.

— Надо сделать что-то такое, — задумчиво сказал Всеволод, — чтобы Всеслав проявил себя…

— И примерно наказать кривскую землю! — не сдержась, рыкнул Мстислав Изяславич. Не простил старший сын великого князя полочанам своего летнего разгрома и потери стола. И не простил уже никогда, как прояснело впоследствии…

Мстислав, спохватясь, смолк, но приободрился, видя, как согласно кивает головой отец и непонятно — грустно и вместе с тем одобрительно — смотрит дядя Всеволод.

— Менск, — обронил вдруг переяславский князь. Остальные вскинули головы. Средний Ярославич сузил глаза, словно целясь из лука, и тогда младший брат пояснил. — Надо взять Менск на щит. Тогда Всеслав придёт сам.

Все смолкли, обдумывая услышанное. Да, верно. Не сможет Всеслав тогда не прийти, не простит ему того кривская земля. Да и не только земля…

Только вот… на щит…

До сих пор средь русских князей не принято было брать на щит города своей земли. Только Владимир Святославич девяносто лет тому разорил Полоцк, да и то сказать, Полоцк-то тогда своим городом не был!

— Быть посему! — отвердев лицом, кивнул великий князь.

Слово было сказано.

3. Белая Русь. Менск. Зима 1066 года, сечень

Первый укол тревоги Калина ощутил, когда завидел на дороге сбегов. До Менска оставалось ещё вёрст пять, а на дороге всё чаще попадались сани, одиночные всадники и пешие путники. Калина ошалело остановился на вершине сугроба, разглядывая сбегов — а они тянулись, тянулись…

Семья смердов — розвальни с навязанной за ними тощей коровой, съёженной от холода, запряжённые мохнатым от инея конём, двое ребятишек под медвежьей шкурой, молодая понурая баба в полушубке и ражий мужик в полушубке.

Молодой парень на гнедом коне — высокое седло, изузоренные медью обруди, короткое копьё поперёк седла и лёгкий топорик за кушаком.

Закутанный в тулуп старик, одиноко бредущий по краю дороги и в любой миг готовый отойти, отступить в снег, пропуская кого-нибудь поспешного…

Оборванный, жмущийся от холода мальчишка — по этому видно, что он уже хлебнул, почём золотник лиха.