Даже если ты уйдешь (СИ)

Он, разумеется, лукавил. Всё-то он ожидал и всё-то увидел сквозь большую витрину. Припарковавшись на противоположной стороне улицы, Мамедов заметил, как женщина с необычным именем кружит по магазину. Специально спустил окно, чтобы рассмотреть тростиночку в черных брюках и белой блузе, с собранными в низкий, гладкий пучок волосами. Он и не понял, как прошла минута, вторая, третья…пятая; как уголки губ дернулись, рука дверцу открыла, а ноги сами понесли его к лавке. И вот он стоял перед ней, смотрел в ее черные, как ночь, глаза и видел в них смятение и что-то еще неведомое.

— Так и есть. У нас просто форс-мажор.

— Как ваше горло?

— Спасибо, отлично, — она на автомате дотронулась до него пальцами. — Кстати, примите соболезнования. Ваш администратор сказала, что вы уехали на похороны дяди.

— Спасибо. Так и есть. Хороший был человек. В середине 90-х продал здесь все и уехал в Баку. Хотел быть ближе к корням.

— А вы?

— Что я? — чуть нахмурил брови Магомедов.

— Не хотите быть ближе к корням?

— Нет, — твердо заявил он. — Я родился и пригодился здесь. Это моя Родина.

— Что же, разделяю вашу точку зрения.

— Хотя Баку — очень красивый город и я его тоже люблю. Вы там бывали?

— Никогда, — помотала головой Эсми. — Но хотелось бы. Вообще есть у меня сумасшедшая мечта, — неожиданно хихикнула она, — на старости лет хочу много путешествовать.

— А сейчас что?

— А сейчас у меня много работы. Дети. Планы. Но когда-нибудь…

— Но ведь когда-нибудь может так и не наступить?

Этот невинный вопрос застал ее врасплох. Из каждого утюга сейчас говорят, что надо жить так, как будто это последний день в твоей жизни. Но у Эсми были другие цели: накопить на обучение детям и открыть им дорогу в будущее. Два года назад они впервые побывали за границей — в Турции. А на весенних каникул втроем полетели в Дубай. Для того, чтобы вывезти детей за границу, ей пришлось пойти пойти на контакт с бывшим мужем. Так он стал потихоньку активизироваться и снова появился в их жизни.

— Если наступит завтра, то я об этом обязательно подумаю, — улыбнулась Эсмигюль. — А вы что-то хотели, Муслим?

— Да, хотел.

— Слушаю вас внимательно, — заправив за ухо непослушную прядь, сказала хозяйка.

— Мои ребята хвалили вашу еду, — мужчина положил на прилавок ладони и покосился на десерты.

— Пироги? Пирожные? Или полуфабрикаты?

— Манты, хинкали, пельмени.

— Ааа, это у нас там, — Эсми указала рукой на морозильники у стены. — Пойдемте, покажу вам.

Она вышла из-за прилавка в зал и повела его к двум большим белым прямоугольникам.

— Наша заморозка. Пельмени, вареники с картошкой и творогом. Манты с тыквой и говядиной, с говядиной и луком, с говядиной и джусаем. Вы сами какие любите?

— Все, — повернув голову, он потянул вверх уголок рта и Эсми слегка смутилась от этого.

— И что? Всего по килограмму положить?

— Давайте с тыквой, джусаем. И пельмени.

— Хорошо.

Эсми отодвинула вправо стеклянную горизонтальную дверцу и достала из морозилки товар.

— Вам помочь? — спросил он, глядя на то, как она придерживает прозрачные пакеты с полуфабрикатами тонкими пальцами.

— Нет-нет. Пойдемте, упакую вам все.

Хозяйка ловко отделила белый пакет с эмблемой от пухлого рулона и положила в него манты и пельмешки. Потом подняла его за ручки и с добродушной улыбкой проговорила:

— Приятного аппетита!

— Сколько с меня? — спросил он вытащив телефон, чтобы оплатить.

— Нисколько.

— Нет, так не пойдет.

— Считайте это подарком от заведения. Вы вылечили меня бесплатно, а я видела ваш ценник. Так что мы теперь в расчете.

Муслим молчал. Молчал и смотрел на нее, решаясь на один большой, важный шаг. Думал о том, что уже очень взрослый, а боится, как школьник. Даже за бывшей женой он не ухаживал, потому что все было давно решено между ними. А после развода знакомиться самому не было нужды — не он, а к нему подходили, глазки строили, телефоны оставляли. И тут она появилась — неприступная и хрупкая, прекрасная и загадочная, язвительная и необычная. Она ведь тоже на него во все глаза глядела, словно ждала чего-то.

— Не хотите сегодня вечером после работы выпить со мной кофе? — наконец, спросил Муслим.

Она хотела. Она поняла, что рада его видеть даже больше, чем думала. Но ему сказала совсем другое:

— Муслим, а вы считаете это этично? Наши дети учатся в одном классе. И мы…

— А почему это не этично? — перебил он. — Наши дети уже взрослые. И мы пока им ничего не скажем.

— Пока? — Эсмигюль изогнула бровь.

— Это всего лишь кофе, — его усмешка была такая обаятельная, что Эсми прикусила губу и опустила голову, чтобы не улыбнуться. — Или вы любите чай?

— Я люблю чай.

— Тогда вы будете пить кофе, а я — чай.

— А может наоборот?

— Да, — потерев лоб пальцами, согласился Муслим.

— Ну хорошо. Кофе так кофе. Мы закрываемся в семь.

На том и остановились, потому что Мамедов тоже работал до семи и сам закрывал центр. И когда он вышел на улицу и вставил ключ в замочную скважину, из соседнего офиса, вернее магазина вышла она — в черном приталенном пальто, брюках и ботинках на высоком каблуке. На шее был повязан небесно-голубой шарф — Эсми помнила, что горло надо беречь.