Даже если ты уйдешь (СИ)

— Сегодня ночуют у Севиль, зато Новый год Лейли проведет с нами, — сказал довольный Муслим и поцеловал любимую в плечо.

Она улыбнулась, но ничего не ответила. Снова провалилась в мысли о раке. В начале февраля у нее должна начаться химия. Целый месяц впереди — так далеко и так близко.

— О чем думаешь? — спросил, переплетая их пальцы.

— О будущем, — посмотрела на него в темноте. — О призрачном будущем. Жаль, нельзя узнать, что нас ждет через год или два.

— Хм, — усмехнулся Муслим. — Я тебе и так скажу, что нас ждет. Мы победим. И будем жить долго и счастливо. И однажды, лет через пятнадцать, наши дети вот так же смоются куда-нибудь погулять, оставив нам внуков…

— Внуки? — перебила она. — Ты слишком далеко заглянул. Мне бы какой-то краткосрочный прогноз.

Муслим повернулся на бок, взял лицо Эсми в свои ладони и сказал, глядя ей в глаза.

— Вот тебе краткосрочный прогноз: выходи за меня!

— Но твоя мама против, — первое, что выпалила она.

— Мне все равно. Я хочу с тобой засыпать и просыпаться всю оставшуюся жизнь.

— А как же дети? — все еще искала отговорки Эсми.

— С ними, кажется, нет никаких проблем.

— А кто куда переедет? — озадаченно проговорила она. — Ты к нам, или мы к тебе?

Муслим расплылся в улыбке и поцеловал Эсми, зарывшись пальцами в ее волосы.

— Это значит да? — прервался и прошептал в ее полуоткрытые губы.

— Да, но столько организационных вопросов. Понятно, что у тебя площадь больше, но у детей были отдельные комнаты, а что теперь делать? И Лейли? Как она отнесется к тому, что у нее не будет комнаты в твоем доме? Она же привыкла к своему уголку.

— Аллах, женщина! — он крепко прижал ее к себе. — Угомонись. Для начала подадим заявление, а там решим. Может, эту продам, куплю четырехкомнатную.

— С ума сошел? — возразила она. — За месяц до химии? Ты не успеешь.

— Ради того, чтобы жить с тобой, я всё успею. Поверь мне.

И она поверила. И под бой курантов загадала одно самое заветное желание: просто жить.

* * *

Отгремели праздники и жизнь вернулась в привычное русло. Муслим выставил квартиру на продажу через риелтора, и параллельно начал искать вариант нового жилья для большой семьи. До начала лечения осталась всего пара недель, а Эсми только теперь решила сказать родным о диагнозе. Удивлялась еще, что так долго продержалась.

В субботний вечер собрались за большим столом в доме Хамзы и Насибы. После плотного ужина мама разливала чай, а Эсми села рядом с Муслимом и взяла его за руку. Папа сразу же обратил на это внимание и напрягся.

— Эсми, у тебя все хорошо? — спросил он.

— Да, пап. Мне только надо вам всем кое-что сказать.

Дети оторвали головы от смартфонов и переглянулись. Младший брат заерзал на стуле, а мама удивленно вскинула брови.

— Мама, присядь. Разговор будет долгим.

— Что у вас случилось? — нахмурился Назим, а Муслим с Эсми переглянулись.

— У меня две новости одна — хорошая, другая — не очень.

— Начни с хорошей, ма, — предложила Ситора.

Эсми набрала побольше воздуха и проговорила:

— Мы с Муслимом решили пожениться. И у меня нашли рак.

В зале воцарилось гробовое молчание. Отец смотрел на мать, которая прижала обе ладони ко рту и, опустившись на стул, затряслась в тихом плаче. Назим почернел и не мог ничего сказать. Ситора бросилась к Эсми, села на стул рядом с ней и обняла ее.

— Как рак, мамочка? Какой рак? Ты же шутишь? Скажи, что шутишь? Пожалуйста.

По щекам девочки ручьем потекли слезы. Эсми так сильно сжала ее в объятиях, что в какой-то момент испугалась сломать хрупкие девичьи рёбра.

— Это правда, доченька. Но я уже начинаю лечение.

— Ты не умрешь, мамочка? Пообещай, что не умрешь! — цепляясь за мать, рыдала она, переходя на истерику.

В этот момент Эсми посмотрела на сына. Он побледнел и смотрел на нее так, будто ослеп, а потом вдруг резко вскочил и побежал на улицу.

— Руфат! — крикнул ему вслед дедушка.

— Я схожу, — встав из-за стола, сказал Муслим.

Выйдя в заснеженный двор, он увидел, как парень бьет подвесной боксерский мешок и рычит, словно маленький, раненный волчонок. Муслим стоял на крыльце и наблюдал за Руфатом, дав ему возможность выплеснуть накопившуюся злость. Ведь все по-разному принимают такую новость, особенно дети. А Руфик, между тем, кричал и колотил красно-черную грушу. В куртке нараспашку, без шапки, шарфа и перчаток. Дыхание вылетало белым паром, пальце заледенели, покраснели и слово онемели. Обессилев, мальчик издал протяжный, полный боли стон, обхватил мешок руками, прижался к нему щекой и заплакал.

— Руфат, — позвал его Муслим и, наконец, подошел.

— Почему она заболела? — парень уткнулся носом в потертую ткань. — Почему именно моя мама?

— Никто не может сказать.

— И что теперь делать? Что теперь будет? — он все еще не смотрел на Муслима.

— Мама будет лечиться. А мы должны ей помочь.

Руфат повернул голову и взглянул на будущего отчима влажными глазами.

— Ей очень больно? — спросил он тихо.

— Сейчас — нет. Но будет, — честно ответил Муслим и увидел, как юноша закусил нижнюю губу только бы не сорваться. Мужчина сделал шаг вперед, по-отечески положил руку на его плечо и обнял, дав возможность выплакаться на его плече.