Читаем De Personae / О Личностях Сборник научных трудов Том II полностью

В качестве прямой иллюстрации данного вывода можно привести крайнюю осторожность, если не сказать больше, прежде всего американцев, а в значительной степени и британцев в отношении восстания летом 1953 г. в ГДР, которое, кстати, по мнению многих бывших офицеров Штази, было спровоцировано во многом высшим руководством СЕПГ во главе с В. Ульбрихтом. Не считая радиопередач, которые быстро приобрели достаточно сдержанную форму, американцы не сделали ничего, что помешало бы советским войскам подавить мятеж в-Берлине и в провинциях[875].

В более широком плане необходимо подчеркнуть, что с первых дней пребывания у власти И. В. Сталин показал себя в международных отношениях, а также в межэлитных взаимодействиях как системный актор, строго придерживающийся подписанных соглашений, неформальных договорённостей и неписаных норм элитного взаимодействия. Лучшим доказательством данного вывода является предельная сдержанность И. В. Сталина и уважение им писаных и неписаных договорённостей, включая тайные, никогда не оформленные соглашения с элитными группами, прежде всего США и, возможно, Германии. Наиболее ярко, подробно, с множеством деталей и скрупулёзной фактографией описал это известный противник И. В. Сталина, один из самых популярных не только в СССР, но и в мире публицистов своего времени, без сомнения конфидент определённой части советских разведывательных кругов, Эрнст Генри в своей работе «К вопросу о внешней политике Сталина»[876]. В частности, в книге описывается сдержанность и, более того, прямое воздействие Сталина на руководство коммунистических партий Франции и Италии с целью блокировки их попыток прихода к власти самостоятельно или в составе широких коалиций. В этой же работе подробно описываются перипетии вокруг трагического греческого восстания и т. п.

Иными словами, несмотря на появившиеся в последнее время бездоказательные работы об имевшем место якобы стремлении Сталина перекроить политическую карту послевоенного мироустройства, согласованную в Ялте и Потсдаме, и приписать ему агрессивные намерения вплоть до идеи развязывания третьей мировой войны, И. В. Сталин в своей послевоенной политике строго, можно даже сказать, скрупулёзно, придерживался открытых и тайных договоренностей, прежде всего с США, достигнутых в конце войны и в первый послевоенный год.

Может возникнуть вопрос, а как же с этим согласуется Корейская война с прямым участием советских лётчиков в боях с американской авиацией над Корейским полуостровом. Ещё в 1990‑е гг. китайские историки рассказывали автору о том, что якобы И. В. Сталин неоднократно писал Мао Цзэдуну о желании выйти из Ялтинских договорённостей и перейти к отбрасыванию мирового империализма по всем фронтам, не боясь горячих войн. В последние годы в Китае опубликован ряд работ, где излагается подобная точка зрения. Однако ни в устных беседах, ни в опубликованных работах никто не привёл ни одной ссылки на какой — либо документ. Более того, в опубликованных фундаментальных работах, посвящённых предыстории Корейской войны[877], указывается, что главными интересантами горячей войны на Корейском полуострове были именно китайские товарищи, которые фактически дали гарантии Ким Ир Сену в том, что не только обеспечат полную военную поддержку, включая посылку войск, но и гарантируют в случае необходимости вовлечение в конфликт Советского Союза, вплоть до применения им тактического ядерного оружия.

Сходной точки зрения придерживаются и американские авторы, анализирующие взаимоотношения в российской партийной элите в послевоенный период. Скрупулёзно сравнивая осуществление тех или иных шагов по эскалации корейского конфликта с известными из архивных источников сводками и другими косвенными документами о здоровье И. В. Сталина, они делают вывод о том, что решение о вовлечении СССР в военный конфликт было сделано в период тяжёлой болезни Сталина предположительно Булганиным, Маленковым и Хрущёвым при поддержке военных и при противодействии Л. Берии и А. Микояна.

Учитывая, что сразу же после Корейской войны Мао Цзэдун неоднократно обращался с личной просьбой к советскому руководству предоставить Китаю ядерное оружие и документацию по его производству, можно с чрезвычайно высокой степенью вероятности утверждать, что как сам И. В. Сталин, так и часть группировок в высшем партийном руководстве в конце 1940‑х — первой половине 1950‑х гг. исходили из принципа необходимости соблюдения системных договорённостей как на межгосударственном, так и на межэлитном уровнях вне зависимости от письменной фиксации.

3

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное